В результате, как заметил в интервью Airwars один иностранный корреспондент одного из крупнейших кабельных новостных каналов,
[Когда революция в Сирии только началась, мы очень не хотели использовать видео, которое не могли бы идентифицировать сами. На YouTube выкладывалась тонна материала - много видео с вертикальным [соотношением сторон], много видео с мобильных телефонов - дрянное видео... Если мы использовали его, то всегда очень осторожно говорили, что не можем определить, откуда взято это видео... Но в последние пару лет войны это была свобода действий. Если видео выкладывалось на YouTube, оно использовалось".
Не имея возможности использовать информацию, полученную от гражданских журналистов, или используя материал, но сильно ограничивая источники, MSM создали возможность для гражданских журналистов заполнить информационную пустоту, которую традиционная редакционная политика не может заполнить.
Такие информационные пустоты и смысловые разрывы свидетельствуют о том, что правительство, военные и МСМ больше не контролируют медийный нарратив. Это стало очевидным во время войны в Ираке. Названную первой войной на YouTube, широкое использование американскими солдатами цифровых камер начало раскрывать висцеральную природу боевых действий в Ираке (Andén-Papadopoulos 2009). По мере того как эти технологии становились все более совершенными, записи с нашлемных камер попали на YouTube (McSorley 2012). Конечно, солдаты снимают себя на камеру - это не новость. Однако после того как в 2005 году появился YouTube, военнослужащие также смогли выкладывать свои записи на всеобщее обозрение. Это бросило вызов западным СМИ, представлявшим войну для домашней аудитории (Silcock, Schwalbe and Keith 2008). В то же время это помогло иракским боевикам понять, как устанавливать самодельные взрывные устройства (СВУ) и устраивать засады так, чтобы их можно было снять на видео и добиться максимальной зрелищности в СМИ.
Как только на рынке появился смартфон, отношения между битвой и ее участниками снова стали итерационными. На этот раз террористические атаки в Мумбаи в ноябре 2008 года можно карикатурно представить как приход Twitter в возраст (Ibrahim 2009). В результате скоординированной стрельбы и взрывов в тринадцати местах Мумбаи, продолжавшихся в течение шестидесяти часов, в которых участвовало более двадцати террористов, погибло около 170 человек и до 300 получили ранения. Все места нападения были легкими целями. Террористы ни разу не пытались преодолеть охрану. Вместо этого они объединились в группы и, используя автоматы АК-56, самодельные взрывные устройства и ручные гранаты, погнали группы людей в зоны поражения, захватив в итоге тринадцать заложников, пятеро из которых были убиты.
Что касается социальных сетей, то, по оценкам, во время нападения на Мумбаи каждые пять секунд появлялось около семидесяти твитов (Ibrahim 2009). Пользователи смартфонов распространяли изображения, видео и звукозаписи в то время, когда они находились под ударом. Это, в свою очередь, позволило получить картину происходящего в городе в режиме реального времени. Через несколько часов после нападения была создана карта Google, на которой были отмечены места основных инцидентов, а также страница Википедии, содержащая справочную информацию. В то же время индийские телеканалы усилили видео, размещенное в Twitter, обеспечив тем самым переход травмы между новыми СМИ и МСМ. Вооружившись смартфонами Blackberry и спутниковым телефоном, террористы координировали свои действия друг с другом и через командный центр в Пакистане (Kilcullen 2013), который отслеживал различные медиапотоки. Это помогало террористам находить и убивать группы людей, оказавшихся в ловушке в различных местах (Oh, Agrawal and Rao 2011).
После терактов в Мумбаи стиль нападений снова изменился. В 2015 году Париж подвергся серии скоординированных атак исламистских террористов. Три группы людей совершили шесть нападений, в ходе которых смертники взорвали себя и устроили стрельбу в четырех местах. Нападения начались на национальном спортивном стадионе Франции "Стад де Франс", сопровождались несколькими случайными выстрелами и завершились бойней в театре Bataclan, где погибли девяносто человек. В итоге нападавшие убили около 130 человек и ранили более 400.
Как и атаки в Мумбаи, парижские теракты были нацелены на максимальную кровавую резню с использованием взрывчатки и штурмовых винтовок. Вместо того чтобы пытаться найти символические цели, террористам было приказано "уничтожить всех и вся". Цель состояла в том, чтобы убивать без разбора, а не в том, чтобы донести сложную политическую мысль. Сам акт убийства был бы достаточно политическим. Разница в нападениях заключалась в том, что террористы понимали, что французские спецслужбы лучше отслеживают телефонные звонки и пользование Интернетом. Поэтому они использовали либо одноразовые телефоны с заранее загруженными на них картами мест нападений, либо телефоны тех людей, на которых они напали, либо даже специально зашифрованный ноутбук, который носил с собой один из членов группы.
Совсем недавно произошли теракты, когда автомобили въезжали в людей, гулявших по пляжу Марселя, в результате которых погибли 86 человек и более 450 получили ранения. В результате взрывов в аэропорту Брюсселя и метро Маальбека в 2016 году погибли тридцать два человека и 300 получили ранения. В 2017 году в результате взрыва на стадионе "Манчестер Арена" погибли двадцать два человека, а бесчисленные другие теракты по всей Европе также были спланированы таким образом, чтобы максимально увеличить количество жертв и посеять страх среди населения. Все эти нападения застали врасплох службы безопасности и полицию. Все атаки были совершены с помощью смарт-устройств. Все эти нападения были направлены на достижение политического эффекта за счет максимальной зрелищности в СМИ.
В книге "Радикальная война" меняющаяся местность сражения отражает изменившиеся отношения между его участниками и подключенными технологиями, которые переделали общества по всему миру. Координация террористической деятельности с помощью смарт-устройств сама по себе не может вызывать особого удивления. Однако гораздо интереснее задуматься о том, что эти атаки свидетельствуют о том, что война отошла от попыток просто захватить и доминировать на местности. Напротив, эти теракты свидетельствуют о том, что ведение войны теперь в большей степени сосредоточено на определении социального рельефа, в котором действуют люди. Это гораздо более прозрачно, чем раньше. Теперь люди открыто указывают, к каким сетям они принадлежат, например, через пользователей Twitter, за которыми они следят. Эта новая местность может включать физическое местоположение, но она также указывает на цифровые личности и их социальные сети. Террорист стремится использовать эти онлайн-сети для продвижения своих политических программ. В обеих ситуациях социальные сети ускорили темп размещения в сети ужасающих изображений войны. Нападавшим не нужно было вещать самим. Вместо этого они могли рассчитывать на то, что за них события будут транслировать другие. Это, в свою очередь, повысило ценность эскалации насилия для достижения еще более жуткого эффекта. Все это означает, что в будущем места сражений будут расширяться, поскольку нападающие будут стремиться получить политическое преимущество,
