сглотнув слюнки, проводила взглядом блестящую коллекцию сладостей, которая отправилась к следующему столику.
Она обожала пудинги, но из-за дефицита сахара и жиров большинство граждан могло позволить себе только твердые сухие пирожные. В пекарнях продавали исключительно твердое печенье, безвкусное, как каменная крошка. В «Савой» же пирожные доставляли самолетом прямиком из Парижа, со свежими сливками, настоящим сахаром и фруктами.
— Пожалуй, — Мартин положил деньги под блюдце и отодвинул стул, — я бы продолжил разговор где-нибудь в другом месте.
Они вышли из отеля через черный ход, застав врасплох охранников, судорожно вытянувшихся и отдавших честь, и пошли в сторону Темзы.
Река утопала во тьме, поблескивая, словно жидкая ртуть, когда на воду падал лунный свет. Вчерашним вечером, переходя через реку по Вестминстерскому мосту, Роза заметила внизу что-то белое, и ее сердце забилось быстрее — ей показалось, что она видит лебедя, — это оказался утопленник, который покачивался в мутной воде. Сегодня, впрочем, река казалась пустынной и бездонной.
Мартин остановился между двумя кругами света от уличных фонарей, прислонился к гранитному парапету набережной и потер лицо руками, словно стараясь стереть с него напряжение и усталость. Мимолетное оживление прошло, и его мускулистое тело, обтянутое застегнутым на серебристые пуговицы кителем, обмякло.
— Дело в том, что эти спиритисты, которых я упоминал, возможно, не так уж далеки от истины.
— Мне казалось, ты считаешь их шарлатанами.
— Так и есть. Но, по правде говоря, слухи о планах покушения действительно ходят. Никто не знает, откуда они. Армия приведена в боевую готовность на случай теракта. Гестапо и полиция работают без выходных. Ты же заметила, что уровень опасности повысили.
Во всех вестибюлях министерства висели щиты с указанием уровня опасности террористических актов. Зеленый цвет означал отсутствие угрозы, но Роза еще ни разу не видела зеленого щита.
— Ну и пусть. Тебе нет причин принимать это близко к сердцу. Ты же за это не отвечаешь.
— Ты права, — вздохнул он. — Не отвечаю. Нельзя провести всю жизнь думая о будущем. Разве что это будущее вместе с тобой. — Он протянул руки и привлек ее к себе. Она вдохнула знакомый металлический запах его одеколона, напоминающего ей о ремнях с пряжками и оружии. — Иди сюда. Я соскучился.
Обычно Роза расслаблялась в его объятиях, но сегодня вечером она содрогнулась от прикосновения. Возможно, при мысли о том, что всего несколько часов назад Мартин играл со своими детьми и, вполне возможно, занимался любовью с женой, ничего не подозревающей Хельгой. Или дело было в отторжении, уже несколько месяцев нараставшем глубоко внутри, доходившем до приливов ненависти к себе, когда она ловила усмешку в глазах сестры или слышала сардонические замечания Оливера Эллиса о высокопоставленных друзьях.
Ей пришлось сделать усилие, чтобы не оттолкнуть Мартина, когда он наклонился и, уткнувшись лицом ей в шею, провел жадной рукой вниз по платью.
— Там, в Берлине, я только о тебе и думал. Чем ты занималась, пока меня не было?
— Ничем. Работала.
Она правила роман «Эмма» Джейн Остин. Книга считалась полезной для школьников из-за сюжетной линии: главная героиня Эмма пыталась сосватать Гарриет Смит, свою подругу из низов, мужчине гораздо более высокого положения. Сватовство закончилось плохо, в назидание детям, что таким женщинам, как Гарриет Смит, не стоит и мечтать о браке за пределами своей касты. Однако в изложении Джейн Остин смысл этого урока получался неоднозначным. Благодаря неудачному роману Гарриет обрела уверенность в себе и поняла, что высокое положение в обществе не обязательно сопутствует внутреннему благородству. Казалось, что Джейн Остин всеми силами старается разрушить старые классовые предрассудки, намекая на разницу между внешним успехом и внутренними качествами, душевным богатством.
Для шестнадцатилетних нужно как следует отредактировать и прояснить смысл.
— Знаешь, всех впечатляет твой энтузиазм, — улыбнулся Мартин. — Ты настоящая звезда группы коррекции. Все в восторге от твоей работы над «Грозовым перевалом».
Шедевр Эмили Бронте дался Розе с огромным трудом. Насквозь вырожденческая история: любовь между темнокожим героем из низов, Хитклиффом, и не стесняющейся в выражениях неукротимой героиней, Кэтрин Эрншо. В конце концов Розе пришлось изменить цвет кожи Хитклиффа и его происхождение, сделать его истинным арийцем и смягчить самые резкие высказывания Кэтрин. И все же роман оставался сомнительным и плохо вписывался в идеологию протектората, которая допускала романтические отношения исключительно между мужчиной и женщиной одной касты и расы.
— Спасибо.
— И это все? Что-то ты сегодня молчалива, дорогая. Ты не скучала по мне?
Роза хотела рассказать ему о том, что переживает за отца, но в глубине души понимала, что Селия права. Любой намек на сумасшествие в семье представлял опасность. Рассказывать об этом слишком рискованно. Даже Мартину. Возможно, прежде всего именно Мартину.
— Я навещала племянницу. Моя сестра беспокоится, что, если я буду читать малышке книжки, у той расширится словарный запас.
Мартин коротко рассмеялся:
— Так не читай! Ты же знаешь, партия считает, что в неграмотности нет ничего постыдного. Мы не поощряем чтение среди низших классов. В этом нет ничего революционного. В Америке рабам запрещали читать. Католики столетиями служили мессу только на латыни. А потом, большинство людей на самом деле не хотят читать. Им бы радио послушать или сходить в кино. Вот увидишь, когда это новое изобретение, телевидение, как следует укоренится, уже через поколение чтение уйдет в прошлое. Люди окончательно отвыкнут читать книги, а потом и все остальное тоже.
Роза хорошо понимала, о чем он говорит. Ей самой приходилось трудно. Человеку непривычному тяжело воспринимать длинные архаичные обороты викторианской прозы. Чтение требует дисциплины. Без этого не сосредоточиться и не осилить роман, зачастую растянутый на три или четыре сотни страниц. В каком-то смысле ее работа по исправлению действительно практически излишня. Мартин, конечно, прав, и скоро чтение станет специализированным занятием, как знание санскрита или древнегреческого, не имеющим отношения к повседневности.
Однако пока хоть у кого-то в Союзе остается интерес к литературе, у нее есть работа, а пока у руля такой педант, как протектор, эту работу нужно делать безупречно.
— Это из-за этого ты беспокоишься?
Роза взглянула вверх по течению реки на темный неоготический силуэт Палаты общин, матери всех парламентов и колыбели британской демократии. Или, как недавно назвал ее протектор, — Диснейленд.
— Нет. — Она обхватила руками плечи. — Меня вызывает комиссар.
— Слыхал.
Роза выскользнула из рук Мартина и смерила его пристальным взглядом.
— Ты знал! И ничего не сказал мне!
— Он обмолвился об этом на прошлой неделе.
— Что ему надо?
— Не знаю.
— Но ты должен что-то знать, ты же его заместитель!
— Сказать по правде, дорогая, не имею ни малейшего понятия. — Он
