сейчас расстреляю, давай обратно раздавай». Тот каждому всё отдал.
С заложниками я разговаривал, но немного. Были ребята, которые с ними много общались. Зачем, не знаю, наверное, просто чтобы успокоить. Рассказывали про дом, про то, как мы жили, что теперь творится в Чечне. Я не знаю, что у них было на душе, но заложники вели себя тихо, все всё понимали.
Начали отправлять людей за едой. Наши тоже переодевались в белые халаты и бегали в ларёк. Вокруг больницы стояли федералы, но на территорию не заходили и не знали, в каких корпусах мы находимся. Они палили по больнице, но на войне умудряешься как-то пролезть, просочиться.
Продуктов принесли много, но всё было сладкое – печеньки, конфетки разные. Их я раздал заложникам. Я съел, может, одну шоколадку за всё это время. Мы ничего не ели. Ни еды, ни воды мы не привезли, только оружие. Его каждый взял, сколько смог унести.
Я всё время был в подвале, на своей точке. Время коротали тем, что ходили из одного конца коридора в другой, кемарили на корточках по очереди. Там был маленький детский велосипед, я на нём катался по коридору, прикалывался. Туда-сюда катаюсь, все надо мной угорают: и наши, и заложники, кажется, тоже.
ПОЛЯКОВ:
– Весь день мы стояли в оцеплении, охраняли рубежи больницы. До нашего приезда это делали подразделения МВД, но их бросили на зачистку города. Была информация, что часть боевиков осталась в городе, где-то затаилась. В штабе боялись, что если начнём штурмовать, они ударят в спину. Но никакой информации о том, что планируется штурм, нам не поступало. Обычно мы всегда отрабатывали штурм – на случай, если он всё-таки будет. А в Будённовске даже не начинали.
Конечно, мы изучали корпуса больницы, использовали оптику. Но территория была огромная, да ещё с деревьями, и с расстояния в сто пятьдесят-двести метров разглядеть удавалось далеко не всё. На бумаге мы нарисовали условный план, но здание больницы было сложное и вокруг стояло много корпусов. Внутрь попасть не удалось, но в штаб стекалась информация от оперативников, а после пресс-конференции Басаева появились и видеосъёмки журналистов.
В этот день наши специалисты подготовили справку о возможных потерях среди личного состава и заложников в случае штурма. Она была подписана заместителем командира группы Савельевым и передана в штаб. Докладывал в штабе командир группы Гусев. Потери среди личного состава в период сближения с объектом воздействия – до 32 %, при входе в объект штурма – до 10 %, при движении в здании – до 30 %. Всего – до 72 %. Потери среди заложников в случае штурма – 90 %.
В то время бойцов спецназа воспитывали так: в результате их действий не должен пострадать ни один заложник. Мы не могли позволить себе при выполнении задачи убить гражданского. Чисто психологически. Да перед нами и не стоял такой выбор. Какие у нас были операции? Захват автобуса или самолёта двумя-тремя террористами. Всё было отработано: мы входили в самолёт и быстро их обезвреживали. В Будённовске, если террорист прикроется заложником, убить обоих мы были психологически не готовы.
В Израиле, например, нет вопроса, сколько заложников погибнет – тридцать, сорок, пятьдесят процентов… Вся вина за их гибель законодательно ложится на террористов. Главное – их уничтожить. А у нас, до Будённовска, во всяком случае, до новейшей истории, была жёсткая установка: любой ценой сохранить жизнь заложника. Более того, по возможности ещё и жизнь террориста.
Мы надеялись, что штурма не будет, что расчёты по потерям убедят штаб. Ведь при штурме гибло практически всё подразделение, не говоря о заложниках. Кроме того, в справке был приведён список вооружения противника, и он выглядел очень внушительно. Штурмовать было нельзя.
ФИЛАТОВ:
– Кому вы докладывали о справке, содержащей анализ вооружения – нашего и противника – и предполагаемые в случае штурма потери среди личного состава и среди заложников?
ГУСЕВ:
– Я докладывал руководителю штаба Егорову.
ФИЛАТОВ:
– Вы высказали своё мнение относительно этой справки?
ГУСЕВ:
– Мы с генералом Кругловым, командиром «Веги»[32], доказывали, что идти на штурм нецелесообразно: подразделение пострадает, и за заложников Россия нас проклянёт.
ФИЛАТОВ:
– Как Егоров отреагировал?
ГУСЕВ:
– Никак, он просто выслушал.
ФИЛАТОВ:
– Было ли что-то, что заставило вас предположить, что в штабе планируется штурм?
ГУСЕВ:
– Нет, не было.
На второй день штаб обладает полной информацией: в больнице около двух тысяч заложников и около двух сотен террористов, вооружённых до зубов и занявших круговую оборону. Об этом в штаб сообщают Попов, Скворцов и несколько заложников, сбежавших ночью. Поступающую информацию анализирует и находящийся в штабе Александр Алёшин – помощник начальника управления «А» по вопросам безопасности. «Альфа» рассчитывает человеческие потери в случае штурма: погибнут около 70 % спецназовцев и 90 % заложников. Кажется совершенно обоснованным, что штурм даже не обсуждается. Руководителю «Альфы» о возможности штурма никто не сообщает, и он даже не отрабатывается.
Президент Ельцин ещё не улетел. Из Галифакса сообщили: раньше пятницы встретить Ельцина не смогут (читай – не ждут). Как писали деловые СМИ, члены «семёрки» хотели обсудить (и, как выяснилось позже, обсудили) принципиально важные вопросы до прилёта российского президента. А пока Ельцин в Москве, однако никакого решения по Будённовску, как уверяли все мои собеседники, от него в тот день не поступало.
В это время по своей инициативе полковник Попов и чеченцы, работающие на стороне федералов, хорошо знакомые с верхушкой боевиков, разрабатывают план их уничтожения, при котором ни один заложник не должен погибнуть. План одобряет один из генералов штаба и подключается к разработке. Но в штаб о плане пока не докладывают: нужно заручиться согласием большего числа боевиков, что они сложат оружие, получив возможность вернуться в Чечню. Его собираются достичь на следующий день.
16 Июня. День третий. Напряжение растёт
Ночью корреспонденты перегнали в Москву видео с пресс-конференции Басаева. На следующий день жители России, как и весь мир, смогли не только лицезреть главаря боевиков и его приближённых, но и оценить истинные масштабы теракта. Пригласив журналистов, Басаев сделал сильный ход: выдвигая единственное политическое требование – прекращение войны в Чечне, он в глазах многих становился мучеником и бескорыстным борцом за мир и одновременно ставил руководство России перед нелёгким выбором: выполнить его условия и отступить, когда военная задача в Чечне уже почти выполнена, или пойти на штурм и пожертвовать своими гражданами и остатками репутации как внутри страны, так и на международной арене, где такой шаг был бы расценён как желание продолжить боевые действия, за
