гостевых домиков у моря; к тому же и сами источники были расположены в холмистой, легко поддающейся подземному сотрясанию местности [Двойченко 1928: 84–85]. В соседней с Ялтой Алупке у мечети целиком обвалилась восточная стена. Алупка – городок у самого подножия Крымских гор и потому привычный к оползням и обвалам. По сути, первый удар эта местность получила еще во время июньских толчков, серьезно ослабивших гористый ландшафт [Двойченко 1928: 93]. Находящийся же по соседству с Алупкой Симеиз каким-то чудом пострадал не столь сильно [Двойченко 1928: 94]. Словом, в разных уголках полуострова разрушения носили различный характер, что осложняло координацию необходимых мер и определение районов, наиболее нуждающихся в помощи.
Повсюду началась неимоверная спешка – в движение пришли все органы местной и верховной советской власти. Конечно, бедствия случались и раньше – такие как недавний голод во время Гражданской войны, – однако Советское государство пока еще не успело выработать единого плана действий в подобных ситуациях. И это была вовсе не бюрократическая оплошность; скорее это отражало саму суть юного государства, до сих пор до конца не определившегося с собственным курсом. Так что и реакция на бедственное положение оказалась, соответственно, много менее упорядоченной, чем в последующие годы – в 1948 году в Ашхабаде или в 1966-м в Ташкенте, когда Москве удалось незамедлительно взять ситуацию под контроль. В 1927-м же государство оставило львиную долю работы на откуп властям РСФСР, поскольку именно в ее состав тогда входила Крымская АССР, лишь после Второй мировой войны решением Хрущева переведенная под юрисдикцию Украины [Allworth 1998: 4, 33]. РСФСР же, в свою очередь, всеми силами перекладывала ответственность на общественные организации вроде Красного Креста, призывая через сбор частных средств облегчить тяготившее республику финансовое бремя. Таким образом, крымское землетрясение дает ответы на ряд важных вопросов касательно разных уровней в политической и социальной сферах в кризисное время, а также задает сравнительную перспективу, в рамках которой удобно будет рассмотреть последующие советские бедствия. Так, ашхабадское землетрясение разразилось под самый конец сталинской эпохи, но правительственная реакция тогда уже коренным образом отличалась от действий властей в 1927 году на южной окраине РСФСР.
В отсутствие централизованной реакции правительства, спасательными работами занималось множество различных организаций и лиц. В недрах Наркомздрава РСФСР был создан орган с громоздким названием «Комитет содействия борьбе с последствиями крымского землетрясения», на который и была в основном возложена координационная и финансово-распределительная миссия. В административном отношении комитет был ниже Совнаркома, но выше руководства Крымской АССР, обладая, таким образом, необходимыми полномочиями, чтобы бороться с беспорядками и социальным напряжением. Не входящий в состав какого-либо ведомства советский Красный Крест оказывал пострадавшим от землетрясения необходимую помощь; в 1927 году эта организация работала вполне свободно, так что вполне возможно оценить политическую и социальную роль ее деятельности, рассмотрев ее в контексте теорий гражданского общества. Красный Крест функционировал на протяжении всего советского периода, однако после крымского землетрясения и вплоть до землетрясения в Армении в 1988 году никогда больше не действовал независимо. Научное сообщество, поначалу своими прогнозами посеявшее панику среди населения, вскоре уже успокаивало граждан откорректированными данными и собирало средства на публичных лекциях, также сыграв определенную роль в оказании помощи пострадавшему региону. Эта деятельность предвосхищала общественную роль научного сообщества после чернобыльской катастрофы в апреле 1986 года, когда крымские ученые протестовали против расширения советской атомной энергетики. И наконец, на оказанную Крыму помощь также повлияла и уникальная роль полуострова как общесоветского курорта – о чем неустанно напоминали местные власти, дабы подчеркнуть чрезвычайную важность спасения родного региона от стихийного разрушения. Схожая стратегия не раз будет применена и в последующие годы.
Крымский полуостров едва начал приходить в себя после разрушительного землетрясения, когда Сталин единолично возглавил Советский Союз; когда же в 1948 году землетрясение разразилось в Ашхабаде, он правил страной уже два десятилетия. Сама память об идеологах НЭПа[53] была искоренена, все кулаки – давно сосланы в Сибирь или же устранены физически, Советский Союз сделался теперь индустриальной державой, порождающей огромные промышленные города вроде Магнитогорска, а миллионы своих граждан отправляющей в далекие каторжные лагеря, разбросанные по самым суровым уголкам страны. Ко всему перечисленному в 1941 году добавилось еще и военное вторжение немецкой армии. Сталин не был готов к изнурительной четырехлетней войне, стоившей стране миллионов жизней и разрушенной городской инфраструктуры в ее западной части. Несмотря на триумф советских людей над нацистской Германией, им пришлось, когда дым сражений окончательно рассеялся, сосредоточиться на восстановлении разбомбленных городов и сожженных деревень. Спустя всего три года после безоговорочной капитуляции немецкого Рейха и лишь за год до того, как новая сверхдержава испытает в деле свою первую атомную бомбу[54], силы самого Советского государства, еще только приноравливавшегося к своему новому международному статусу, подвергло испытанию ашхабадское землетрясение.
После землетрясения в Ашхабаде выстроенной вертикали советской власти предстояло сосредоточить все усилия и ресурсы на преодолении последствий бедствия. Во время крымского землетрясения желания возглавить операцию не изъявило ни одно из ведомств центральной власти; спустя два десятилетия сталинское государство дирижировало процессом с самого начала. Впрочем, «дирижировать» и «блестяще исполнить» – понятия отнюдь не синонимичные: несмотря на затраченные усилия, советской власти так и не удалось выработать полномасштабного плана действий на случай чрезвычайных ситуаций. Конечно, правительство отдавало распоряжения и определяло параметры восстановления разрушенного города, однако существенная доля работ все равно оказалась возложена на плечи туркменской администрации. Данный аспект работы сталинской системы проливает свет на ее возможности и желание контролировать и мониторить происходящее на периферии СССР.
Итак, два идентичных геологических феномена потрясли Советский Союз с промежутком в два десятилетия. В результате обеих трагедий советское общество оказывалось перед серьезными вызовами, каждый из которых получал собственный, уникальный ответ. Но если за принятие мер после землетрясения в Крыму отвечала сугубо РСФСР, то после Второй мировой войны сталинское правительство уже с усердием продвигало тезис о дружбе народов. Оба землетрясения случились на задворках государства, и реакция на них как раз подчеркивает динамику изменений в отношениях между центром и периферией. Не менее значим компаративистский подход и для прояснения масштабов участия волонтеров в обеих ситуациях. Так, если в 1927 году добровольцы охотно отправлялись на помощь крымчанам, то в 1948 году их роль была практически незаметной. Наконец, немаловажным фактором является и движение народных масс: в посткризисный период подобные изменения выявляют сдвиги в приоритетах Советского государства, а также различия в ценностях его граждан из разных этнических регионов.
В начале сентября 1927 года в Крыму волна отдыхающих из Москвы и прочих крупных городов еще не
