он — эффективный пропагандист не только по «форме действий». Макс Домарус, собравший и опубликовавший речи Гитлера за период 1932–1945 годов, так отозвался о нем как ораторе: «Свои речи Гитлер почти незаметно для других приспосабливал к конкретной аудитории. Их содержание было, может быть (именно так! — Примеч. авт.), всегда одинаковым, но он любил менять жаргон, в зависимости от местности или от состава аудитории.
Например, если он выступал перед интеллектуалами, университетскими профессорами или студентами, то в первой части своей речи он использовал абстрактный стиль, с множеством оговорок — то есть такой стиль, какой нередко применяется в академических аудиториях.
Во всех речах Гитлер злоупотреблял иностранными словами, но он применял их всегда правильно! Эти слова казались ему звучными и особо впечатляющими, а, кроме того, способными вызвать симпатии у присутствующих в аудитории специалистов. Даже трудные названия титулов и церемониальные обращения он мог употреблять также безупречно, как шеф дипломатического протокола.
В 1932 и 1933 годах во многих своих речах Гитлер произносил начальные звуки слов “шт” буквально как “ш-т”, то есть так, как если бы он был ганноверцем или гамбуржцем, который не может выговорить немецкого “передвижения согласных”. Подобными языковыми аномалиями он хотел добиться благоприятного для себя воздействия на северогерманского слушателя и, кажется, имел в этом успех»28. Речи Гитлера действовали — на тщательно подготовленную аудиторию (по примеру церковных праздников) — в первую очередь своим ритмом, мелодикой, ритмически-мелодическим членением и структурой интонации, достигаемой темпом речи, динамикой, высотой и окраской голоса. Многие слушатели не понимали, что он говорит, но слышали, как он говорит. Он обращался не к рациональной доле сознания, а к эмоциональной. Если таким способом ему удавалось внушить своим слушателям нужные ему идеи, то написанная на бумаге книга «Майн Кампф» уже была не в состоянии дать подобный результат. Ее читатели не могли чувствовать ни его артистически сыгранного гнева, ни его театрального негодования или подъема окраски его голоса, заставляющего отвлекаться от фактов, которые ему не годились, или в которые он не верил, хотя их пропагандировал; и — частично, для видимости — выступал в их защиту.
Научные исследования делают вывод о том, что значительная часть успеха Гитлера как оратора объясняется манерой его речи — с необычными модуляционными способностями, позволявшими ему охватывать голосом 2,5 октавы, при этом расчетливо подавлялась мыслительная функция в коре головного мозга его слушателей и одновременно активизировалась эмоциональная область ствола мозга. Он был в состоянии (что точно можно измерить и что приводится в числе многих доказательств) в любой момент, чтобы подчеркнуть ритм речи, говорить на частоте колебаний звука между 200 и 300 герц (Гц), хотя его нормальная тональность лежала в диапазоне 160–170 Гц29. Гитлеру, речевые особенности которого не только были специально натренированы, но и использовались целенаправленно, удалось «с помощью ритма, четкого разделения речи на отдельные фрагменты, и мелодики в значительной степени парализовать мыслительные логические функции коры головного мозга слушателей и целенаправленно сильно активизировать эмоциональные функции их мозга. Такие возможности влияния он использовал, в первую очередь, для принудительного внушения слушателям своих совершенно определенных замыслов, абсурдных или даже бесчеловечных требований, кардинальных искажений правды и истории, либо нужного ему оправдания неожиданных или преступных действий»30. Поэтому не случайными являются высказывания Гитлера в книге «Майн Кампф» по поводу роли оратора и его возможностей воздействия на аудиторию — и не только как политика — поучительные, как, напри мер, учения о психологии масс Ле Бона и МакДугалла, хотя Гитлер выработал собственный опыт и весь свой талант пропагандиста использовал во время своих устных выступлений.
«Майн Кампф» доказывает, что Гитлер как оратор целенаправленно каузально-психологически мотивировал свои возможности по воздействию на слушателей. Так, например, он писал: «Как трудно опровергать эмоциональные предубеждения, настроения, впечатления и т. д. и заменять их другими, от скольких многих едва видимых влияний и условий зависит успех, и тонко чувствующий оратор должен все это оценивать, он должен знать, что даже время дня, в которое делается доклад, может оказать решающее влияние на силу воздействия доклада. Один и тот же доклад, тот же оратор, та же тема — действуют совершенно по-разному в 10 часов утра, в 3 часа дня или вечером. Когда-то я, будучи начинающим оратором, назначал собрания на утренние часы, помню особенно один митинг, который мы организовали в мюнхенском “Киндл-келлер ”в знак протеста против угнетения немецкой области. Тогда это было самое крупное помещение в Мюнхене и риск казался очень большим. Чтобы облегчить приход на митинг сторонникам движения и всем остальным, я назначил собрание на воскресное утро, на 10 часов. Результат был разочаровывающим, но и, одновременно, чрезвычайно поучительным: зал полон, впечатление потрясающее, однако настроение — ледяное; никто не был возбужден, а сам я, как оратор, чувствовал себя глубоко несчастным, никакого контакта со слушателями я установить не мог. Я думал, что выступал там не хуже, чем всегда; но воздействие на аудиторию казалось равным нулю. Полностью разочарованный, хотя и обогащенный опытом, я уходил с собрания. Попытки того же рода, предпринимавшиеся мною позже, давали тот же самый результат.
Подобное нельзя считать чудом. Если идешь на театральное представление и смотришь одну и ту же пьесу в 3 часа дня и, при том же составе актеров, в 8 часов вечера, то удивляешься, насколько различны действие пьесы и впечатления. Человек с тонкими чувствами и способный сам разобраться в этом настроении зала, поймет, что воздействие дневного театрального представления не может быть таким сильным, как вечернего. Даже для кино это правило справедливо. Это важно знать потому, что в случае театра еще можно сказать: возможно, артисты днем не так утомлены, как вечером.
Однако, кинофильм днем — тот же самый, что ив 9 часов вечера. Нет, само время оказывает здесь определенное влияние, точно так же, как на меня влияет помещение. Есть залы, тоже оставляющие аудиторию холодной — по причинам труднообъяснимым, в них любое проявление настроения почему-то сталкивается с сильнейшим сопротивлением. Даже традиционные воспоминания и представления, которые есть у каждого человека, существенно определяют силу воздействия на него. Так, спектакль «Парсифаль» в городе Байрейт всегда действует на зрителя иначе, чем тот же спектакль в любом другом месте. Таинственное волшебство дома на холме Фестшпильхюгель в старом городе маркграфства не может быть заменено никакими внешними эффектами. Во всех этих случаях речь идет о воздействии на свободу воли людей. Во многом, все это, конечно, справедливо и для собраний, куда приходят люди с другими представлениями и настроением, но их требуется теперь завоевать и привить
