Еротиада вдруг томно вздохнула, закинув рукиза голову, так что ее крошечные острые груди стали торчком:
– Эх, что глаза в землю вперила? Затаилачто? Думаешь, я подрясница сухоребрая, знай бегу от плотских радостей? Норадость радости рознь!
Алена с любопытством вскинула голову. О чемэто она? О каких радостях? Чревоугодие? Но сестра-трапезница воздержанна впище, как никакая другая из сестер. Да и тело ее – сухое, поджарое, без единойжировой складки – сие выказывает.
Под любопытным взглядом Алены Еротиада вдругзябко передернулась:
– Ох, как глядишь ты… мне от взоров твоихтомно.
Алена поспешно потупилась. Как странно дрогнулголос Еротиады. Или и впрямь столь смущена? Алене тоже вдруг стыдно сделалось.Хотя в чем стыд? Подумаешь, две голые бабы в мыльне сидят. Не с мужиком жебаба! Хотя еще кое-где в общественных банях моются совместно мужики с бабами –и ничего, никакого стыда. Однако засиделись они здесь. Не пора ли уж ивосвояси? Вот-вот рассветет. Счастье еще, что у Алены бочка полнехоньканаполнена – по указке, понятное дело, сестры-трапезницы! – и хоть сзавтраком нынче задержки не будет. Ее мысли так прочно прилепились к привычнымделам, что она даже вздрогнула, когда голос Еротиады зазвучал вдругблизко-близко:
– Жены мужей обольщают, яко болванов, итворят с ними скверный блуд. А слыхала ль ты об ангельской любви?
Алена и не заметила, как сестра-трапезницапересела на лавку рядом с нею и пристально вгляделась в глаза. Алена неуверенноулыбнулась:
– Нет. Промеж ангелами бесплотными,бесполыми какая любовь?
– Это кто сказал, что они –бесполые? – прищурилась Еротиада, и Алене стало чуть легче дышать: славабогу, глаза сестры-трапезницы сделались привычно-сердитыми, из них исчезло товыражение, которое смутно тревожило и смущало. – Мужчины! Конечно, мужчинысие выдумали! Когда что-то непостижимо их скотским, убогим разумом, онипросто-напросто отрицают все, словно гонят прочь. Ежели ангелы не способныпредаваться друг с другом непристойным телодвижениям – стало быть, они холодны,бесполы, бесстрастны! Но ангелы, как и женщины, могут вполне обходиться безсуществ мужского пола – и все-таки ведать радости любви!
Радости любви…
Странная дрожь пронизала тело Алены при этихсловах. Медленное головокружение… хоровод звезд в вышине… острый запах измятойтравы и раздавленных цветов. Нет ни страха, ни боли, нет ни завтра, ни вчера –только бесконечное счастье любви!
Она очнулась. Глаза Еротиады опятьблизко-близко, и опять в их глубине вспыхивает смущающий, опасный, непонятныйогонек. «Любодеяние женщины в глубине ее глаз», – вдруг вспомнилисьосуждающие слова священника, к которому пришла Алена на исповедь после своеймучительной свадьбы – и ушла, запомнив одно: женщина всегда искушает мужчину, апотому во всех своих бедах виновна только она. Ну, это чепуха, злая издевка –думать, что она смотрела на своего мужа, да и на Фролку, желая искусить их!Такая же чепуха – думать, будто Еротиада глядит на нее, желая искусить… на что?
– Знаешь ли ты, что бывает, когда однаангелица воспылает к другой страстью и нежностью? Нет, они не калечат тела другдруга грубыми объятиями и нечистыми, болезненными ударами тела в тело. Онисадятся рядом, обвивают друг друга руками и говорят слова, которые ни однаженщина никогда не скажет мужчине. Они говорят о красоте и благоухании цветов,о нежных бабочках, которые порхают с цветка на цветок, едва касаясь своими трепетнымиусиками сокровенной сердцевины и лаская ее так сладостно, что цветок истекаетблаговонным соком, и бабочка может омыть в нем свои уста…
Алена вздрогнула. Сладкий шепот Еротиады намиг убаюкал ее. Она и в самом деле уснула – ведь только во сне могла онасклонить голову на плечо Еротиады. Алена с изумлением увидела рукусестры-трапезницы на своей обнаженной груди. Двумя пальцами она ухватила вялый,сонный сосок и нежно теребила его, а другая рука опустилась к низу Аленинаживота и осторожно пробиралась сквозь курчавую поросль к самым тайнымместечкам.
– Что ты делаешь? – слабо выдохнулаАлена: у нее вдруг перехватило горло от неожиданности, удивления, страха – иотчаянной брезгливости, как будто по телу ее, быстро перебирая членистымиволосатыми лапами, пополз паук. – Что ты де…
Она не договорила.
– Хочу показать тебе ангельскуюлюбовь… – прошептала Еротиада, и в следующее мгновение ее рот накрыл губыАлены.
Оцепенение длилось еще мгновение, но тут жетошнота прихлынула к горлу, и Алена с глухим криком вырвалась из цепких рук ивлажных губ. Отерла рот ладонью, и это движение выдало такую неприкрытуюбрезгливость, что Еротиада издала короткий стон-рыдание. Впрочем, она тотчас жеусмехнулась и, сграбастав с лавки расстеленную рубаху Алены, с силой швырнуламокрый тяжелый ком ей в лицо:
– Что ж, одевайся, коли так. Иди… посписпокойно. Только знай: никуда ты от меня не денешься. Одолеет диавол – полезешьна стенку от искушения. Сама ко мне прибежишь, молить станешь, чтоб полизалатебя или пальчиком поласкала. Ужо припомню я тебе тогда, как ты плевалась, какутиралась после меня!
Алена торкнулась в двери, даже не тратявремени на одеванье, зашарила лихорадочно, ища щеколду, и смешок Еротиады не тохлестнул ее легонько, не то погладил бесстыдно:
– А все ж сласти изведаешь со мной,обещаю. Приходи. Приходи ко мне, любая…
* * *
Она так и не сомкнула глаз до рассвета, хотяпонимала, что новый день тоже роздыху не даст. Лежала и поедом ела себя за то,что не ринулась прямиком из бани в монастырские ворота прочь. Мало было надеждыпрорваться через привратницкую, а все же – вдруг удалось бы? И сейчас была быгде-нибудь далеко – пускай бездомная, бесприютная, но свободная от мрачной тенивековечного монашеского одиночества. И тайного распутства…
Алену била дрожь. Она так лихорадочно куталасьв ряднушку, что жалкая тряпка вся прорехами пошла. Рубаха лежала сырым-сырая, иАлена с ужасом ждала рассвета. Нет, не высохнет грубая посконь. Вот, вишь ты,наготу прикрыть нечем. Сестры снова назовут бесстыдницей, бессоромницей.Конечно, если попросить у сестры-трапезницы другую одежонку, она, может быть, идаст, но какую цену за сие запросит?
