гордости. Но он одет в поношенную кожаную куртку, обтягивающую его мощные плечи. Под ней серый «хенли» и простые джинсы.
То же чувство, которое я испытала прошлой ночью, скользнуло по моим ногам: в темноте он был манящим, но при свете дня выглядит так поразительно, что у меня перехватывает дыхание.
— Это Алистер Колдуэлл. Они никогда не говорят об этом вслух, но все знают, что именно он вершит судьбы. Его семья владеет половиной города, один из его прадедушек основал Пондероза Спрингс. Он дерется в «Кладбище» каждые выходные и никогда не проигрывает. Сомневаюсь, что кто-то хоть раз смог его ударить.
Алистер.
Так вот как зовут загадочного парня, которого я видела на вечеринке.
Мое дыхание вырывается заметными клубами, цепочка на его талии, кольца на пальцах. Все это так хорошо подходит к образу разгневанного парня. Разгневанного бога. На его лице не отражается ни одной эмоции, кроме ярости.
Я чувствую это даже отсюда.
— Сыновья мучительно богатых. Худший кошмар Пондерозы Спрингс. Они — Черная Смерть этого города. Не потому, что популярны, а потому, что у них есть сила пугать людей. Легенды. Они претенциозные и им принадлежит все до последней капли. Я просто… я не знаю, почему они здесь, — говорит в замешательстве Лира.
Они этим наслаждаются. Каждый из них. Вызывая ужас и вопросы. Студенты жутко заинтригованы тем, что же такого случилось, что пришлось вывести их всех в наручниках. Им нравится этот страх. Как голодные монстры, и это идеальная еда.
— Они живут здесь, почему бы им не приехать в Холлоу Хайтс? — Я каким-то образом обрела голос, чтобы задать еще один вопрос.
— Они ненавидят это место. Все они. Они должны были уехать после выпускного класса. Я думала… Не знаю. Они просто не должны были быть здесь.
Ветер щиплет мою обнаженную кожу, на ладонях выступает пот, и я с трудом дышу. Дождь льет все сильнее, а мы сидим и смотрим, как их запихивают на заднее сиденье черного внедорожника.
Адреналин, который я почувствовала рядом Алистером, мог бы дать фору любому преступлению, которое я когда-либо совершала. Мое сердце бешено колотится в грудной клетке. Когда полицейские усаживают Алистера в машину, его темные глаза пронзают меня насквозь.
Я знаю, что он меня видит. Так же, как и на вечеринке.
Уголок его губ дергается, и я перестаю дышать. Помедлив, он подмигивает, затем дверь полностью закрывается, и машины направляются в полицейский участок.
В тот день меня преследует темное облако, даже после того, как я сбрасываю мокрую одежду и встаю под теплый душ. Я стою и чувствую, что Алистер еще не закончил со мной.
Глава 7
Алистер
В течение моей жизни было много такого, чего я никогда не испытывал. То, что никак не повлияет на меня, если я когда-нибудь все же это испытаю.
Такие тривиальные вещи как покой, комфорт, любовь.
Понимаете, ребенку они необходимы, чтобы расти. Это жизненно важно для его дальнейшего формирования личности. Однако я уже давно смирился с тем, что то, что мое взросление не было чем-то нежным и сладким.
Меня воспитывали не в доброте и радости. С того момента, как я появился на свет, мне ясно дали понять, какова моя роль в семье.
Ничего, кроме запасного варианта. Резервная копия.
Если только со старшим братом что-нибудь не случится, я буду лишь пустой тратой отличного мебельного пространства.
Но было одно знакомое мне чувство. Не благодаря моей кровной семье. Не потому, что отец научил меня этому или мать показала мне в детстве.
Это я чувствовал в своих костях, оно проносилось по моим венам. То, чему я научился в результате многолетнего опыта. Это было единственное, в чем я был уверен.
Преданность.
Уверенность, что кто-то прикрывает мою спину так же, как я прикрываю их. Что если потребуется, ради них я всегда брошусь под автобус.
И именно поэтому я понял, что этот придурок со значком пиздит.
— Завязывай, Алистер. Твои дружки уже все рассказали, свалив все на тебя. Ты же не хочешь сесть за покушение на убийство и поджог, сынок?
У меня подергивается верхняя губа, мне приходится физически проглотить желание встать и разбить ему лицо об этот разделяющий нас металлический стол. Однако я не двигаюсь, держа руки в наручниках на коленях.
Я впечатлен своим самообладанием.
— Да? Скажи мне, папа, что я натворил? Ты расскажешь мне, как я это сделал? А? — хмыкаю я, не обращая внимания на его игры.
Его гложет раздражение. Он, вероятно, получил такое же дерьмо от Рука и Тэтчера, а Сайлас… сомневаюсь, что он вообще проронил хоть слово с тех пор, как они притащили нас в полицейский участок.
Они ничего от нас не добьются и скоро поймут, насколько бессмысленным было вообще привозить нас сюда.
— Я не твой папа, мальчик. Если бы я был им, ты бы отправился в военное училище быстрее, чем успел бы открыть свой рот. — Меня беспокоит его южный акцент, очевидно, что он переехал сюда позже, потому что местные жители не говорят, как деревенские провинциалы.
— И я не твой сынок и не твой мальчик, ты, инбредная деревенщина. И я больше ничего не скажу, так что ты зря тратишь время.
Я бесстрастно кладу ноги на стол, грязь с подошв моих ботинок падает на столешницу. Затем закидываю руки за голову и, откинувшись назад, закрываю глаза. Никогда еще я не был так спокоен.
Мы не голодные псы, готовые разорвать друг друга на куски, как только наша преданность подвергнется испытанию. Годами мы прикрывали друг друга, нам даже не нужно знать подробности того, что сделал кто-то из нас, и все же мы могли лгать так безупречно, что никогда бы никого не заподозрили.
Неужели они думают, что мы друг на друга сдадим? Поместили нас в разных комнатах? Уменьшили термостат? Надели на нас наручники и оставили здесь на час, прежде чем войти? Решили напугать нас, чтобы мы сдали друг друга?
Мы не гребаные собаки.
Мы волки. Бешеные, одичавшие, яростно преданные своей стае и только своей.
— Ты думаешь, это шутка? Это серьезные обвинения, тебе грозят годы тюрьмы. Ты думаешь, что этот образ крутого парня сработает в тюрьме штата? — он повышает голос, я слышу, как его кулак громко ударяет по столу, но не решаюсь открыть глаза.
— Если бы у вас были хоть какие-то доказательства, я бы и правда еще как-то среагировал. А пока я немного вздремну, ты не против? — я приоткрываю один глаз
