Женю.
— Бежим-с. — крикнул он, схватил медика за воротник и, несмотря на красный сигнал светофора, понесся в метро. Там, оглядываясь в сторону преследователя, они проигнорировали эскалатор и поехали вниз по его резиновым перилам.
— Не доедем до наших сейчас… По зеленой ветке опасно ехать… — протараторил Чехов.
— Где нам спать? Ночь! Холодно! — визжал Есенин.
— Ко мне в общежитие можно, но, если ты не против лежать в ванной.
— Да я уже все не против! Главное, чтоб не на койке в тюрьме!
— Побежали на красную тогда! Собьем этого майора со следа!
Через каких-то сорок минут, Женя тащил Ваню по коридорам общежития. Он закинул друга в ванную и забежал сюда сам. Лицо Чехова, несмотря на все события, было перекрыто улыбкой во все тридцать два зуба. Есенин же наоборот выглядел обеспокоенным.
— Нас запомнили, прощай, нормальная жизнь. Голуби летят над нашей зоной…
— Спасибо тебе.
— А?
— Вань, я всегда жил в клетке. Мне нужно было быть правильным, идеальным, подходящим под стандарты. Но сегодняшний день… То, как мы ловили этих котов, претворялись мертвецами, бежали от полиции… Я никогда не был таким свободным! Не понимаю, как я мог тебя не любить раньше, Ванька! — он сел рядом, достал сигареты и поджег одну из них. — Последняя.
— На пополам скурим?
— Обижаешь.
Заполняя тесную ванную грубым табачным дымом, сигареты тлела на губах парней. Ваня скоро сам расслабился и самозабвенно курил, глядя в крохотное окошко под потолком.
— Хорошо, что мы подрались тогда, Женя. Ты никогда не замечал, как мы похожи?
— А так всегда. С первого взгляда противоположные оказываются идентичными на самом деле.
— Во-во. Я никогда не был так счастлив с кем-то. Я очень люблю Сашку, но мне кажется… он мне завидует. И мне неприятно.
— Вань, давай жить. Никому не завидовать, ничего не бояться. Словно солнце больше никогда не поднимется. Нет ничего дороже таких моментов, моментов призрачного счастья, Есенин.
Есенин улыбнулся и кивнул, передавая еще горящую сигарету. И два сердца были свободны, и Чехову не хотелось кем-то казаться, и быть правильным тоже не хотелось. Ошибки, совершенные сегодня, были бы смертью для Жени вчера и стали жизнью для Жени сегодня.
— Какая у тебя фамилия, напомни?
— Кариотский.
— Как Иуда?
— Почти.
То, как Ваня сменил тему, обрадовало Чехова еще сильнее. Это обозначало, что свобода струилась из сердец крепче, чем всегда, если даже такие серьезные и философские размышления менялись на обсуждение фамилий.
— А я Хеттский. Сашка говорил, что это как-то с Персией связано. Знаешь, как коты персидские.
— Или ковры.
— Да ну, коты лучше. Я не люблю, когда меня зовут Хеттским.
— Я уж понял. — усмехнулся Чехов, указывая на синяк на скуле.
— Когда я был Хеттским, я был очень плохим человеком. Теперь я Есенин. И я хороший.
— Ты хороший. А чего ты боишься, Ваня?
— Темноты и одиночества.
— Я высоты боюсь. Даже на чертово колесо не ходил никогда.
Ваня захихикал и спустился ниже по стене, так, что голова его была прислонена к ней, а тело лежало на полу.
Не хотелось думать ни о чем. Парней объединяло спокойное дыхание, громко шумящее на всю ванную. Чехов запрокинул голову наверх, выдохнул последнюю струйку белого пара, усмехнулся и закрыл глаза.
Утро пришло незаметно и ласково, запустило свои лучики по одному в окошко под потолком и разбудило друзей, валяющихся на полу. Рубашка Чехова была смята, Есенин никак не мог проснуться. В комнатке было прохладно, но очень светло. От ледяного пола у Жени болела спина, запуская тянущуюся горечь по всем мышцам юноши. Он потряс Ваню за плечи, тот сощурил глаза и поднялся на локти.
— Мы где? — он огляделся, наткнулся на Чехова и улыбнулся. — Вспомнил. Поехали домой, а то ребята… Черт! Ребята! Они же будут ужасно волноваться!
— Уверен, что они уже. Но мы же живы, здоровы
— И не в тюрьме!
— Вот именно. Вставай.
Квартира 12 в доме 27/13 встретила парней не очень радостно, ведь к ним сразу кинулся Гротеск во главе с котом. На лицах было искреннее беспокойство, под глазами черные синяки.
— Явились! Где вы были? Мы всю ночь не спали, не представляете, как волновались!
— Мы гуляли. — Есенин повернулся к Чехову и подмигнул.
Ваня хихикнул, остальные переглянулись и пожали плечами. Ругаться на друзей не хотелось. Они вернулись, значит все нормально. На столе стояли остывшие чашки чая, Булгаков с Базаровым сели на пол, Чехов с Есениным на подоконник, а Коровьев с котом на стул.
— Давайте Чехов к нам переедет! Он хороший, он будет жить у меня под кроватью! — прервал тишину Ваня, взмахнув руками и ударив ими по лицу Жени.
Булгаков ревниво поджал бледные губы, и рука Базарова сдавила его плечо, подталкивая вперед.
— Ни за что! — воскликнул Булгаков и вскочил. — Вы дом испортите похлеще, чем кот! Без Коровьева вас нельзя к вместе держать! Это моя квартира, и я решаю! — вена на лбу Саши пульсировала, и он не мог даже поверить, что говорит Есенину нет.
— Так Адам пусть тоже переезжает!
Все взгляды устремились на музыканта, так, что даже кот испугался.
— Такой вариант мне нравится. — сел обратно Булгаков.
— Я тоже не против, в принципе. Бегемота куда девать только?
Востоковед взглянул на Базарова, открывшего широко глаза и рот. Вечерний разговор всплыл в голове Саши, и он решил во что бы то ни стало включить все благородные чувства.
— Витька к нам тогда тоже. Отказы не принимаются. — он сел рядом, потрепал медика по голове и улыбнулся.
И вот так, под светом майского солнца, весь Гротсеск переместился на Малую Грузинскую, дом 27/13, квартира 12. Ваня радостно глядел на Женю, Женя улыбался и щурился от света, Коровьев покраснел и обнял кота, Булгаков и Базаров коротко ухмыльнулись друг другу, понимая, что, наконец-то все стало хорошо.
Глава 6
Но стоит вернуться на часы назад, осознаешь, что спокойствие пришло на смену более тяжелым чувствам. Базаров, Булгаков и Коровьев расстались в метро, когда последний понес котенка в клинику, а Витю с Сашей отправил домой ловить Женю с Ваней, когда те вернутся.
Востоковед и медик не было в особо счастливом настроении. Булгаков шел немного впереди, сунув руки в карманы, и, зайдя в квартиру, лишь выдохнул, поняв, что Чехов с Есениным действительно ушли гулять вдвоем.
— Я недостаточно хорош для Вани, да, Вить?
Витя отошел двери, поднял брови и потоптался на коврике, кивая.
— А я недостаточно хорош для Жени.
Саша кивнул в сторону балкона, открыл форточку в деревянной раме,
