class="p1">— Только что.
— Почему так светло? Смотри-ка, на стене видны пупырышки. Штукатурили плохо гашенной известью.
Взглянула на него с тревогой:
— Ты чем-то взволнован? Я огорчила тебя, что осталась здесь? Понимаю, неловкость. Но вчера мне это не пришло в голову.
— Обойдется, — сказал он.
Наташа внимательно поглядела на него.
— От тебя пахнет гарью. И пылью. Ты уже был на объектах?
— Да, — сказал он.
— О, какое у нас старательное начальство. Вот не знала!
Он молчал. Наташа насторожилась:
— Что-то случилось?
— Да, — сказал он.
— На твоих объектах?
— Да.
— Авария?
— Ночью было минус двадцать пять.
Наташа села на диване, серьезная, озабоченная.
— И что?
— Порвало трубы. Повреждена водокачка.
Пока Наташа приводила себя в порядок, он стоял у окна и глядел, как на улице падал снег. Сухие снежинки, обгоняя друг друга, стремительно неслись к земле.
— Иван, это у Середина?
— У него, — ответил он, все еще продолжая глядеть в окно. — А какая ночь была сегодня! Полнолуние. Вся насквозь в зеленоватом прозрачном тумане. И вот такая штука. До сих пор не укладывается в сознании. Зажмурю глаза, и кажется, что все это приснилось.
Наташа сидела на диване, задумчивая и усталая.
— Что с ним будет теперь?
Он молча пожал плечами. Ему было бесконечно жаль Середина, но что он мог поделать? Ни ради нее, ни ради их дружбы он ничего не мог поделать. Как инженер, как руководитель, как коммунист, наконец, Середин потерял в его глазах доверие, и он ничего уже не мог сделать для него, даже если бы очень хотел.
Они пили кофе за маленьким столом на кухне и молчали. Наташа думала о Середине, о том, как он опрометчив из-за своей глупой самоуверенности, о том, как нуждается в помощи хорошего и настоящего друга, особенно сейчас. Она проклинала вчерашний день, когда ушла от него, сделав его еще более слабым перед всеми сложностями жизни. Предала его, думая только о себе.
Наташа с ненавистью взглянула на Рудометова. В эту минуту она ненавидела его за то, что он никогда не понимал, что творилось с ней, или понимал, но не хотел или не смел показать, что понимает. Рудометов встретился с ее жестким взглядом, и чашка кофе так и не поднялась к губам. Это был тот же взгляд, который когда-то он уже видел и не мог забыть до сих пор.
— Он должен сам уйти. Неужто ему и это надо подсказывать? — сказал Рудометов, вставая. Не взглянув на Наташу, стал одеваться. Ему от всего этого было неприятно, тяжело.
И ушел. Она слышала, как за дверью он остановился, пошуршал сигаретной коробкой, чиркнул спичку, и только тогда его шаги раздались на лестнице и замерли внизу. Она подошла к окну и увидела: он вышел из подъезда, остановился, посмотрел в сторону реки.
Наташа глядела ему вслед и думала, как он не может понять, что она любит его, а не Середина. Просто невозможно было сейчас стоять и глядеть, как он уходит. Она теперь знала, что любила его, и только его. Он ее не понял тогда, давно, и толкнул к Середину. И теперь он опять толкает ее к нему. Что ей оставалось? Снова возвращаться к Середину?
Она не хотела этого. Но разве не подло бросать человека в беде? Любого! А Середин — ее муж…
Наташа собиралась уходить, когда раздался телефонный звонок. Она бросилась к столу, схватила трубку. Рудометов! Он не мог не позвонить, не мог! Но не голос Рудометова услышала она в трубке, а шелестящее дыхание взволнованного человека. Конечно, это Середин. Дурная привычка почти касаться губами трубки и дышать в нее! Раньше это нравилось ей. Сейчас вызвало глухое раздражение.
— Иван? — раздался голос Середина.
— Рудометов на работе, — сказала она.
Молчание в трубке длилось долго. Потом Середин спросил:
— Ты у него? — В голосе его была враждебность.
— Да, как видишь. Мне негде было переночевать.
Она жалела Середина и в то же время ненавидела за то, что он своей беспомощностью снова вынуждал ее возвращаться к нему. Глупое положение! Все глупо, мерзко, пошло. Встал бы он на ноги, и она рассталась бы с ним без колебаний. Но бить лежачего?..
— Не волнуйся, — вдруг сказал он. — Не переживай. Я прощу тебе это. Ты ведь пошла к нему ради меня? А у меня беда, опять беда… — Он говорил торопливо, захлебываясь. — Авария… Он не делился с тобой?
Вначале она не поняла, о чем он говорит, потом вдруг сразу до нее дошел смысл всего сказанного им. Кровь жаром обдала лицо. Рука, державшая трубку, задрожала. Бледными губами она с трудом выговорила:
— Ты… ты подонок, Середин. Какой же ты подонок…
Она упала на стол. Тело ее била крупная, неудержимая дрожь.
Тимофей и Тоня
1
Под старость у деда Григория поразительно развилось обоняние. Не успевала сноха внести в дом молоко, как он, чуть поведя ноздрями, говорил:
— Анна, молоко-то скисло.
— Да что вы, батя, продавщица божилась, что утрешнее. Когда ему тронуться?
— Чую, чую… Не вздумай в печь ставить — свернется.
Анна все-таки ставила молоко к загнетке. А потом, когда оно свертывалось, ругала старика:
— Накаркал-таки, ворон…
Дед Григорий изводил сноху придирками. Когда она возвращалась с рынка, он тотчас аттестовал ее покупки:
— Ты что же так, родимая, козлятины вместо барашка закупила? Кто у тебя будет хлебать такие духовитые щи? Ты мне лучше их не подноси, дай увольнение…
— Ходил бы сам, коли такой умный! — сердилась сноха.
Но дед уже пускался за глаза отчитывать тех, кто обманул несчастную вдову…
Мужа Анны, электротехника, убило током, когда он ремонтировал подстанцию. Семья жила без хозяина. Старик Григорий дряхл, какой от него толк, внук его Тимофей лишь два года назад забросил школьный дневник, поставив точку на восьмом классе. Ему, пожалуй, больше всего и досаждал дед. Разногласия начались из-за сигарет. Еще в школе Тимофей нет-нет да и выкуривал сигарету за компанию с друзьями. Не то чтобы его тянуло — просто хотелось казаться взрослым. И едва Тимофей успевал переступить порог дома, как дед Григорий прицеплялся:
— Курил? Гляди у меня!
— Не курил я, — пробовал соврать Тимофей. Но деда не проведешь:
— Пахнет, как от паленой собаки… Не омманешь!
Тимофей поступил на работу в поселковую пекарню, возил со склада муку, ворочал тяжелые кули — силенка у парня не по годам, развозил печеный хлеб по магазинам и ларькам. Понятно, работа не ахти какая умственная, не о такой мечтал Тимофей, когда уроки в школе распаляли его фантазию и он во сне
