талантливые и преданные советской разведке, чем кембриджские. Никто из них, в отличие от «кембриджской пятерки», так никогда и не был разоблачен.
«“Оксфордские кроты” Сталина, должно быть, прорыли такие же ходы в британское правительство, как и кембриджские, — писал английский историк и исследователь деятельности спецслужб Джон Костелло. — Большинство из них унесло в могилу тайну своей подпольной работы на Москву. Но можно только представить, до каких служебных высот они доросли и к каким тайнам английских секретных ведомств имели доступ!»
Но разведывательную славу «Стефану» принесла «кембриджская пятерка». О том, как работал разведчик-нелегал со своими источниками, вспоминал впоследствии Ким Филби:
«Это был трезвомыслящий и широко образованный марксист-ленинец. Он свободно рассуждал на философские, политические и экономические темы и всегда был способен помочь разобраться в наиболее трудных концепциях нашего учения. Он был отлично информирован в вопросах современной политики: читал множество газет и журналов на английском, французском и немецком языках. Мы вели долгие дискуссии по актуальным проблемам Европы, Америки и Дальнего Востока.
При этом он отличался редкой человечностью. Никогда не забывал, что у любого человека, как бы ни был он предан делу, может возникнуть потребность обсудить личные трудности, личные проблемы. Он неизменно был внимательным слушателем и, если в этом возникала необходимость, давал советы. Обсудив профессиональные вопросы, мы зачастую начинали болтать о всяких пустяках. Ему было присуще чувство юмора. И часто мы хохотали до упаду…
Он, безусловно, понимал, что потребуется время, возможно годы, прежде чем можно будет рассчитывать на получение от меня стоящей разведывательной информации. Поэтому, наряду с изучением перспектив трудоустройства и возможностей закрепиться в том или ином месте, он сосредоточил внимание на моей специальной подготовке. Он провел скрупулезную работу, основанную на продуманном сочетании теории и примеров из практики, частично из собственного опыта.
Должен признаться, что порой многое казалось мне нудным повторением. Однажды я заявил:
— Этот вопрос мы отрабатывали десять раз. Нужно ли повторять все снова и снова?
— Что?! — воскликнул он. — Только десять раз! Вам придется выслушать это сто раз, прежде чем мы покончим с этим вопросом.
Я глубоко благодарен ему за такую настойчивость. Когда я стал работать по-настоящему в нацистской Германии и в фашистской Испании, я был буквально переполнен идеями безопасности и конспирации. В значительной мере именно потому мне и удалось выжить».
Помимо работы с перспективными источниками «Стефан» успешно решал и другие оперативные задачи. Так, в конце 1934 года им совместно с другим выдающимся советским разведчиком Д. Быстролетовым был привлечен к сотрудничеству шифровальщик Управления связи британского МИД, в результате чего советская разведка получила доступ к секретам британской дипломатии.
В сентябре 1937 года А. Дейч возвратился из Лондона в Москву. Его деятельность была высоко оценена руководством Центра. За достигнутые успехи Дейч был представлен к награждению именным оружием. В одном из документов того времени, в частности, говорилось:
«За период нелегальной работы за границей «Стефан» проявил себя на различных участках подполья как исключительно инициативный и преданный работник».
В другой характеристике указывалось:
«Во время работы в Англии «Стефан» зарекомендовал себя как особо ценный работник лондонской резидентуры. Им лично приобретено более 20 источников, в том числе известная «пятерка». Большинство из них поставляли особо ценные материалы…»
Дейч был не только активным разведчиком, но и талантливым изобретателем. Будучи в Лондоне, он запатентовал шесть изобретений, включая тренажер для обучения пилотов. Ему также принадлежало авторство ряда оперативных устройств и приспособлений, рецептов симпатических чернил.
В 1938 году Дейч, его жена и родившаяся в Лондоне дочь становятся советскими гражданами. Однако период жизни в Москве замечательного разведчика оказался, пожалуй, наиболее тяжелым и томительным. Он совпал с «чистками», начавшимися в разведке с приходом в НКВД Берии. Долгое время Дейча не привлекали ни к какой работе — видимо, и некому было это сделать, так как его руководителей одного за другим либо расстреливали, либо они оказывались в лагерях.
19 декабря 1938 г. помощник начальника отделения Сенькин представил рапорт на имя начальника отдела В.Г. Деканозова (расстрелян в 1953 году по делу Берии) о выплате преподавателю русского языка 165 рублей за занятия со «Стефаном». Последовала резолюция: «Тов. Сенькин! Не занимайтесь чепухой. «Стефана» надо хорошо проверить, а не учить языкам. Деканозов».
К счастью, репрессии обошли стороной Дейча и его семью. Наконец, после 11 месяцев вынужденного бездействия Дейч становится научным сотрудником Института мирового хозяйства и мировой экономики АН СССР, где с его знаниями и опытом он принес немало пользы.
Сразу же после нападения гитлеровской Германии на СССР руководство разведки принимает решение о направлении Дейча на нелегальную работу в Латинскую Америку. Постоянным местом резидентуры была определена Аргентина, поддерживавшая в те годы политические и экономические отношения с фашистской Германией.
В ноябре 1941 года нелегальная группа была готова к отъезду. Предполагалось направить разведчиков через Иран, Индию, страны Юго-Восточной Азии. Уже были пройдены Персидский залив, Тегеран, Карачи. Однако в связи с началом войны между Японией и США дальнейший путь стал опасен, и группа застряла в Бомбее. Через восемь месяцев мытарств по морям и странам разведчики вновь оказались в Тегеране. В июне 1942 года Дейч направляет письмо на имя начальника разведки П.М. Фитина, в котором, в частности, пишет:
«Уважаемый товарищ Фитин!
Обращаюсь к Вам как к начальнику и товарищу. Вот уже 8 месяцев я со своими товарищами нахожусь в пути, но от цели мы так же далеки, как и в самом начале. Нам не везет. Однако прошло уже 8 ценных месяцев, в течение которых каждый советский гражданин отдал все свои силы на боевом или трудовом фронте. Если не считать 3 месяцев, проведенных на пароходе и в Индии, где я все же что-нибудь да сделал для нашего общего дела, я ничего полезного для войны не сумел осуществить. А сейчас больше, чем когда-либо, время ценно. Мне стыдно моего «трудового рекорда» во время Отечественной войны. Тот факт, что я лично в этом не виноват, меня не успокаивает.
Сейчас нам предстоит вновь неопределенность, выжидание. Этого я больше не могу совместить со своей совестью. Условия в странах нашего назначения с момента нашего отъезда из Москвы изменились. Поставленные тогда перед нами задания, насколько я понимаю, сейчас частично нереальны. Даже в самом лучшем случае нам потребуется 3–4 месяца, чтобы добраться до места. К тому времени война кончится или будет близка к концу.
Цель этого письма — изложить свои соображения и просить Вас как начальника и товарища помочь мне сейчас перейти на полезную работу и нагнать потерянное время.
Прошу извинить за
