дней опять встречаю родственницу Алика Самосвалова.
— Слыхали?!
— Про Алика? Да уж вы мне рассказывали, что он летит на Луну.
— Паршивец! Только слушайте, это строго между нами, чтоб никому ни гу-гу, а то прямо скандал. Вчера вечером я решила поставить вопрос ребром. Говорю: «Алик, ты меня все-таки информируй точно: ты до праздников летишь или после? Потому что если ты праздники еще проведешь с нами на Земле, то я в честь тебя устрою обед, не поскуплюсь на икру и торт, чтобы ты меня там, наверху, поминал добром».
— А он что?
— А он, можете себе представить, отвечает: «Ни до праздников, ни в ближайшее время после. Я вообще, в принципе сказал, что полечу на Луну. И это, — говорит, — вполне вероятно, потому что мне всего двадцать лет и вся жизнь впереди». Как вам это нравится?
— Очень нравится. И парень совершенно прав. А вам вольно ж было раззванивать, что он вот-вот отправится на Луну!
— Да, но ведь как это восприняли окружающие! Заботились, старались, из кожи лезли, буквально расшибались в лепешку, как полагается, ради знаменитого человека. А он что такое, чтоб о нем заботиться? Самый обыкновенный парень! Но скажите вы мне: откуда у него такие точные сведения о ноздреватом и пористом лунном материале?
— Из газет.
— Не говорите мне про газеты! Ведь я этому трепачу уступила свою «Комсомолку».
— И прекрасно сделали. И вовсе не трепачу. Зачем такие выражения? Вы же поступили по-родственному.
— Никакая он мне не родня! Десятая вода на киселе.
— Вот уж это напрасно! Я бы от такой родни не отказывалась. И к тому же он непременно полетит на Луну.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверена.
— Так, значит, не надо пока никого разочаровывать?
— Ни в коем случае. Поверьте мне, если все мы будем смотреть на Алика, на любого человека и думать: «Он еще свершит прекрасное в своей жизни!» — и будем относиться к нему бережно, заботливо, с уважением и в семье, и на работе, и в магазине, и в поликлинике — в общем, везде, то это только к лучшему. Это именно то, что нужно. И тогда мы все еще скорее полетим и на Луну, и на Марс, и на Венеру.
— Ммм… И вы считаете, что я должна позвать его на праздничный обед? Но ведь он врун!
— Почему врун? Он же сказал одну-единственную фразу: «Я полечу на Луну». Все остальное нагородили вы сами. А он полетит. Непременно. Разве можно в этом сомневаться!
ДВАДЦАТОЕ ЧИСЛО
На торте было выведено кремом: «С днем рождения!»
Покупательница сказала:
— Вот этот самый мне и дайте.
Знакомый голос. Мы узнали друг друга, давно не видались, а когда-то были соседями. Она нашла нужным объяснить:
— Покупаю торт своему Мишке. Помните его?
— Еще бы! Сколько ему исполнилось? Ведь торт, наверно, на день рождения?
— Ему уже десять. Но в общем-то это чистая условность.
Через месяц мы встретились на улице. Она шла с тортом и снова сказала, что это для Мишки:
— На день рождения.
Мне это показалось странным: что у нее, двое Мишек? Какая-то здесь тайна.
— Приходите чай пить, — пригласила она.
Я бы не пошла на детский праздник. Что я Мишке и что он мне? А тут согласилась и даже сказала, что тоже хочу купить что-нибудь новорожденному. Но она сказала, что это чистая условность, чем еще больше растревожила мое любопытство.
Михаил, десятилетний, здоровый, толстый, был дома. При виде круглой коробки с тортом он не поблагодарил, а сказал:
— Aral — и спросил — Лимонный, как я велел, или опять бисквитный? Я предупреждал…
Мать не дала ему договорить, поспешно сообщив, что торт лимонный, и я так и не узнала, о чем предупреждал Михаил в связи с бисквитным тортом.
Мать пошла на кухню готовить чай, а мы с Михаилом остались вдвоем.
— Значит, у тебя сегодня день рождения? — спросила я.
— Да, — сказал он. — Двадцатого, как обычно.
— Что значит «как обычно»? Обычно рождение празднуют один раз в году, в тот день, когда человек родился.
— А можно и каждый месяц, двадцатого, — сказал он. — Я их приучил, что праздную каждый месяц.
— Кого это их?
— Родителей, кого же еще, — сказал он и посмотрел мне на руки внимательно и холодно. Руки у меня были пустые.
— Послушай, но ведь так же не делается, чтобы каждый месяц!
— Кто сказал, что не делается? Я в школе поделился опытом, и теперь многие так делают.
— Как делают?
— Как я, ждут подарков. Я маме определенно сказал: не будет подарков — не буду ничего делать.
— А что ты вообще делаешь?
— Мало ли! Утром встаю, умываюсь, чищу зубы, завтракаю, иду в школу. Потом обратно домой. Суп ем, а то ведь мог бы и не есть! — И он повторил: — Мало ли, что я делаю.
— Постой, но ведь это же самые обыкновенные, нормальные вещи, которые ты все равно обязан делать: учиться, есть, умываться. Какие же за это подарки?
— А что, я один? — спросил Мишка. — Все так.
— Кто же это все?
— Вы как маленькая, — сказал он и даже скучно-снисходительно улыбнулся. — Вы-то сами прогрессивку получаете?
— Нет.
— Это почему же?
— Нам, писателям, прогрессивку не платят. Наверно, мало делаем для прогресса.
Михаил посмотрел на меня, и в глазах его можно было прочитать: «Или врет, или ненормальная». Он сказал:
— Так неинтересно.
— А как интересно?
— Как у папы.
— А как у твоего папы?
— У папы правильно, — сказал Михаил, давая понять, что у него хватит терпения, чтоб отвечать тупой тетке. — Папа говорит, что если ему хоть раз не дадут прогрессивки или премии, то он ни черта не будет делать, вот и все. Он говорит: «Я не дурак, чтобы за одну зарплату ишачить». Он, когда поступал на новую работу, так им и сказал: «Столько-то зарплаты, столько-то премиальных, каждое двадцатое!» Он вечером нам за чаем рассказывал очень смешно. Сказал: «Я из них все выжмал, как из тюбика!» Помнишь, мама, как папа сказал?
Мать как раз входила в комнату, чтобы позвать нас пить чай. Она спросила:
— Ты это насчет чего? Ах, насчет папиной зарплаты! Да, знаете, — это она обратилась ко мне, — лучше бы уж прямо назначили ему сто сорок рублей, как он у них потребовал, а то каждый месяц
