или незаконченные игрушки. Поэтому я все время лежал на кровати, смотря в потолок в попытках предаться очередному ночному кошмару.
«Я видел ее образ в отражении собственных мыслей…» — голова была пуста, но в то же время набита всевозможными думами. И самое важное, что ни одна из них не звучала моим голосом. Я слышал обрывки, как бы Эмма говорила в тот или иной момент, что она могла сказать мне, увидав картину иссохшего старика. Наверное, я был бы ей противен, хотя данная идея тут же сама по себе отметалась. Она была другой, единственной на всей земле. Никогда мне не доводилось встретить более чуткого и понимающего человека. Может я бы нашел похожего, но природа запретила создавать копию добревшего человека. Я видел ее образ в отражении собственных мыслей…
Звонок в дверь остановил меня на полуслове. Я не двигался первые секунды, надеялся, что не званый гость уйдет. Но я ошибался. С периодичностью в две минуты человек настойчиво нажимал на дверную кнопку и не мог оставить меня в покое. И тут сразу стало ясно, кто это мог быть. Либо Родж, либо Тиф- ведь только они могли знать, что я постоянно нахожусь дома. От этого жар в груди начал неистово наращивать обороты. Находиться в компании человека было для меня самым сложным испытанием. Те два случая сильно отразились в памяти, и я ни при каких обстоятельствах не хотел повторить это снова. Но и не мог мириться с раздражающим звуком дверного звонка.
— Кто это?
— Открывай, Артур! — низкий голос матери ударил в уши. Рука на автомате прислонилась к ручке, но не спешила ее поворачивать.
— Зачем ты пришла? Почти три года ты отказывалась от собственного сына и его выбора. А теперь что, совесть вдруг решила проснуться?
— Я пришла не за этим. Давай нормально поговорим, — через небольшую щель мне удалось разглядеть ее. Как и полгода назад, она была с седым пучком на голове, в черном одеянии и с ровной линией на губах. Выглядела она измученной, покоренной годами. Недолго думая, я отворил дверь и впустил ее внутрь.
Первым делом мама окинула взглядом беспорядок, который теперь творился в доме. Повсюду лежала грязная одежда, коробки, диванные подушки с пакетами. Вроде бы я только и делал, что лежал, но потом вспышки безумства доказали мне совсем обратное. Я устраивал хаос, пока думал, что совсем бездействовал. Но это уже не волновало меня. Все равно это не имело никакого значения ни для чего.
— Ну, так что ты хотела?
— Я хотела узнать, как ты поживаешь. Тиффани рассказала, что тебя отстранили от работы за случай с попыткой самоубийства. Ты не выходишь из дома и совсем не ешь. Она очень беспокоится за тебя, но в последнее время ей никак не удаётся приехать к тебе. Поэтому она попросила меня.
Ну конечно. Тиф так давно хотела, чтобы мы пришли к примирению, но мы с матерью были упрямее любого свирепого животного. Я думал, что она бросила эту затею, но по словам мамы она принимала еще больше усилий.
— Со мной все хорошо. Она многое преувеличивает, — мысленно я внимал себе, что не должен смотреть ей в лицо. Никакие обстоятельства не должны были стать причиной моей слабости. Что бы она ни говорила, чем бы ни пыталась надавить.
— Правда? Твой дурной вид говорит об обратном.
— Тебя это не касается, — правая рука столкнула стоящий на столе стакан. Он вдребезги разбился, и осколки прозрачными каплями упали рядом с ногами матери. — Ты уже все увидела, теперь можешь возвращаться обратно.
— Не могу. Я сказала Фельдшу, чтобы он приехал через час, — конечно, жених моей сестры теперь был положительным персонажем этой истории. Он теперь использовал любую возможность, чтобы обелить свою репутацию. Я видел в этом лишь лицемерие и страх перед лицом моей мамы и не намерен был забывать о тех муках, которые он доставил Тиф.
— Что же ты его так полюбила? Он же бил твою родную кровь. Ты должна была встать на другую сторону, но при его виде поджимаешь хвост. Надеюсь, что он может иметь детей, иначе не убежать от твоего долгого молчания.
— Сын… остынь!
— Не смей меня так называть! — пар в венах за секунду набрал обороты. Я уже ничего не видел и не пытался говорить тише. Я кричал, размахивал руками и растягивал и без того растянутую одежду. Мне стало настолько не по себе, что даже голова начала ходить кругом. Гнев ослепил меня полностью, что совсем не было похоже на меня. Эмоции были непотопляемыми, безудержными…
— Тебе больно. И я понимаю тебя! — я громко хмыкнул, но она даже не обратила на это внимания. — Да, я бы не согласилась приехать сюда, если бы не была уверена в своих словах. Твое сердце сейчас находится на грани, и любая мелочь может окончательно расколоть его, как это стекло, — согнутый морщинистый палец указал на пол, где под редкие блики блестели осколки прозрачного стакана.
— Я хочу остаться один… я пойду в комнату, а ты оставайся тут, — я ринулся по коридору прямиком в свою спальню. Я почему-то был уверен, что она ничего не скажет, даже не попытается задержать меня. Три года назад она была крайне красноречива, а теперь из нее больше трех слов не вытащить. Может дело было в возрасте или смирении. Я этого не понимал, да и не хотел разбираться в этом вопросе.
Одеяло холодными объятиями накрыло тяжелыми краями. За то время, пока я ходил, оно изрядно набрало свежего воздуха и мне снова пришлось теплом согревать его разноцветную поверхность. Я пытался думать о чем угодно только не о том, что только что сказала мама. Она не могла меня понять. Нет, я в это не верю. Она приехала посмеяться, поглумиться или даже порадоваться моему трауру. Ведь еще давно она старательно пыталась огородить меня от несчастливого конца. Конечно, дело было в другом, но в итоге я уверен, она была довольна смерти Эммы. Или даже если поверить, что она действительно могла понять мое внутреннее состояние, то почему только сейчас решила посетить родного сына? Неужели ей нужны были для этого слова Тиф и ее придуманная причина? Все это было странно. Но самое ужасное во всем этом было то, что я прислушивался к шагам. Мне интересно было, что сейчас она делает. Рассматривает ли вещи, пытается ли что-то убрать или унести. Или, что вероятнее всего, она стояла у окна и украдкой поглядывала на улицу. Такую картину
