Тошнит от святой воды? Плохо от причастия? Мутит от запаха ладана? Рассеивается внимание при молитве? Ты в рабстве. Работай над собой, копай подкоп. Сбежать можно и нужно. Не делай резких движений, начинай с малого. Одна молитва, вторая, потом утреннее правило, потом вечернее, потом акафисты, потом библия, хотя бы по главе в день. И самое главное- причастие(после которого днем спать нельзя ни в коем случае и в душ целиком нельзя, не верьте тем, кто кричит обратное). Ну а потом, при соблюдении всего, уже ничего не страшно. Верующий человек молитвой черту треснет как кочергой по башке, верующий человек никого и ничего не боится. Мы все в руцех Божиих, мы все сможем сбежать от зла. Надо только потрудиться. «Без труда — не выловишь и рыбки из пруда»(с), без труда и без молитвы — не спастись.
Я отошел чуть дальше, к баням Хюррем. Рядом с золотой табличкой фоткались ненасытные туристы, я стоял поодаль и наблюдал. Да, однозначно больше светлых, чем обычно. И это мне не мерещится. Что же это за битва такая готовится, что сюда согнали столько наших? О, если бы я мог поймать хотя бы один сигнал сверху, но небо хранило молчание. Все, что я мог — шататься по городу таким же праздным туристом, как все остальные и ждать сигнала к битве. Я пошел вперед по булыжной мостовой, которой было несколько веков, находясь все в таком же недоумевающем смущении духа. Я читал про себя непрерывную Иисусову молитву в надежде, что в мой измученный мозг придет хотя бы одна подсказка, но ничего не приходило. Острые края камней булыжной мостовой продавливали подошву моих тонких летних кроссовок, и это было достаточно мучительно. Что ж, если небо хочет, чтобы я помучался — я потерплю. Я шел без цели, без определенного направления, как какой-то совсем потерявшийся во времени турист. Пару раз заходил в рыбные кафе, принюхивался и решал, что я, пожалуй, не хочу там оставаться. Многолюдно, шумно, невкусно пахло рыбой. Ну, нет. Не хотелось бы быть снобом, но я был уверен, что найду себе что-то по душе. Чайки летели совсем низко, почти рядом с моей головой, и я боялся, что они могут утащить у меня что-нибудь. Что-нибудь нужное и важное. У меня не было ничего в этой жизни нужного и важного, все, чем я владел — это густым томительным ожиданием, которое, как капризная кошка, не помещалось у меня в руках. Я был беден, я не владел ничем на этой планете. Никаких плантаций, домов, машин, фабрик, заводов, замков. Я был нищ как мышь. Я не обладал ничем. Все мои таланты принадлежали Господу, мысли мои я генерировал с помощью неба, совсем не уверен, что они были действительно моими. Я был никем. Я был полный ноль без Бога. Поэтому наверное я, полный ноль, должен был принять участие в этой битве, потому что через пустое тело проще всего передать энергию. Пустое — не значит темное. Пустое — означает, что принявшее максимальные усилия для охраны себя от всяческих чертей, лярв, тангалашек, бесов и прочей нечисти. Если ты охраняешь свои границы в максимальном режиме, значит ты — сосуд для Света, а не для тьмы. Усилия требуются постоянно, всю жизнь. Мы живем на поле боя, и тот, кто отрицает это — просто следующая мишень. Каждый день, каждый час, каждую минуту и секунду мы должны следить за своими границами. Мы должны защищаться от вторжений постоянно. Только постоянное напряженное внимание к своим границам может уберечь нас от зла. Ближе к ночи принялся моросить дождик, и дело не в том, что я был без зонта — на такую морось неприлично раскрывать зонт. Это просто как будто кто-то на вас постоянно чихает, и невозможно от этой воздушной влажной пыли укрыться. Я был без куртки, натянул капюшон толстовки и затянул завязки потуже. Стал похож на мальчика, которого родители опоздали забрать из садика, и вот он стоит с воспитательницей у ворот, и ждет. Все огни уже погасли, всех детей разобрали по домам, к горячему ужину и игрушкам, а он стоит и ждет. Когда же его нерадивые родители вспомнят о нем? Люди могут забыть, но Бог всегда помнит о нас. Нужно обладать изрядной долей мужества, чтобы жить на этой планете, сохранив душу. Нужно держаться изо всех сил. Каждый день — новый бой, как бы ни хотелось спрятаться или отложить эту жизнь, но каждый день — новое искушение, новое нападение темных, внутри или снаружи, и новый бой. Ты к этому никогда не привыкнешь. Всегда хочется расслабиться, поверить дурацкой рекламе, что эта планета — просто Рай. А хрен тебе. Реальность стучится кулаком в твое окно, реальность вламывается в твою дверь, реальность хочет твоей крови. Все, чем ты можешь быть защищен — это молитвой. Никто не поспешит на помощь человеку, который не подает сигнал бедствия. Подайте небу сигнал SOS — помолитесь. И каждое утро и каждый вечер, и в течение дня нужно находиться на связи: «Я тут и у меня все в порядке, спасибо!» или «Я тут и у меня все плохо, помогите, пожалуйста!». Если же вы не подаете сигналов бедствия, то как вас спасут?
Я брел уже еле-еле, усталый, взмокший и уже не чувствовал своих исколотых булыжной мостовой подошв, как вдруг увидел свой отель. Правда, не понял, как вышел на него. Должно быть, было уже далеко за полночь — на улице не было никого. Возблагодарив небо, взлетел по лесенке на свой третий этаж, и рухнул на огромную кипельно-белую двуспальную кровать, раскинув руки. День проехался по мне танком, но я был благодарен за этот день, как и за всякий другой. Я был жив, я работал во Славу Божию. Чего еще можно было желать?
Утро, прямо скажем, не задалось. Долго настраивал турецкий душ, и все равно пару раз он меня сварил в кипятке. Потом энергично растирался полотенцем и случайно задел локтем стеклянную полочку с шампунями и прочей гостиничной белибердой, и все рухнуло. Ползал, собирал все обратно — это уже чистый-то! Старался не раздражаться, хотя очень хотелось! Потом тыркался у кофеавтомата в коридоре, засунул несколько монет, а он мне так и не выдал кофе! И деньги не вернул! Сожрал, зараза, мои лиры, а обратно не выплюнул. В расстроенных чувствах вышел на улицу, огляделся. Стамбул уже гудел так, как будто был полдень, не меньше, хотя на
