год назад выгнал её из дома за... — Помолчал. — Связь не с той компанией. Я её встретил, выделил комнату.
— И?
— И спустя месяц...
— Она оказалась в твоей кровати?
Да чему он ухмыляется, придурок!? Разве так можно!?
— Артем, это называется созависимые...
— Не умничай.
— Ты её к себе привязал.
— Не умничай, пай-девочка.
— Так нельзя, дурак. Ей... Как ей выплывать-то из этого!?
— Ревнуешь? Это её инициатива.
— Греть тебе постель?
Его шаг вперёд... Да как же раздражает! Рванула мимо, уходя в зал. Щёлкнула включателем со всей силы, плюнув на ведро и все остальное.
— Что хромаешь?
— Не твоё дело.
— Слушай, ты же тогда в универе тоже не испугалась, да?
— Не твоё дело. Ты импульсивный придурок, ясно?
— Злишься?
Нет, пыхчу спокойствием. Надо... Меньше... Материться.
Вторая причина
Артём, ну!?
— Так ты завуч? И нужны тебе эти проблемы за три копейки?
Что там? Призвание? Какое призвание? Слушать чужие обвинения? Быть материально ответственной?
Не нравится ей разговор, вижу. Поэтому переводит на сына.
— Всегда так реагирует? До него совсем нельзя дотрагиваться?
А я не уверен, что готов раскрывать свои тайны перед ней. Но паучок похоже и правда что-то в ней там нашёл. Потому я оцениваю её взглядом с головы до ног, немного прикусывая язык у щеки. Но всё-таки задаю вопрос:
— Заметила периодичность сегодня?
Вроде кивнула, не суть. Раз решился, начинаю объяснять то, во что не вникала Нина. Той было всё равно. Почему эта слушает и ловит каждое слово?
— При случайном — замирает. При втором — пытается отдалиться. При третьем — вырваться. Дальше — неконтролируемая истерика. И поверь мне, это у нас ещё огромный прогресс.
Задумалась, продолжая разглядывать ночь в окнах.
— Сказкотерапию мы тоже проходили. Так что Америку ты не открыла, но... спасибо, они раньше его не успокаивали.
— А как... Улучшения?
Сел на диван, осматриваясь. Ведро с цветочком всё же забавное...
— Ну, бывают откаты, как сегодня, но он в принципе стабилен, поэтому с Мартой перешли к более сложному, типа прогулок одному.
Обернулась, и в глазах её проскользнуло волнение с беспокойством да материнской нежностью. Только зачем это мне?
— А Марта кто?
— Не суть... Так что там, Светик? Муж же меня не одобрит?
Забавно морщится.
— Ладно, понял, молчу, почти осознал. Хочешь стишок?
Отвернулась обратно, словно я стене вопрос задал.
Поэтому дерзко ложусь на диван, всматриваясь в старенькую плитку на потолке. Всё равно услышит.
Она не мой типаж, всегда казалась высокомерной и дотошно правильной, вот как сейчас, словно знающей всё наперед.
Один её взгляд, и хотелось сорваться куда-нибудь подальше.
— "Ты такая ж простая, как все, как сто тысяч других в России.
А плечи-то напряглись...
Всегда интересовался иными, более лёгкими, более улыбчивыми. Сколько раз я видел её улыбку? А взгляд, не пойми что выражающий? Один к тысяче?
— Знаешь ты одинокий рассвет, знаешь холод осени синий.
Поэтому, да, я игнорировал и не воспринимал как правильный компонент.
А сейчас? Даже не обернется. Ледышка.
— По-смешному я сердцем влип, да по-глупому мысли занял.
Мне же просто захотелось узнать, что она из себя представляет не на словах Алины.
— Твой иконный и строгий лик по часовням висел в рязанях.
И что? Зачем эта важная дама мне?
Ладно, сыну понравилась, Нина в восторге — мамочку в конце концов распознали. Ладно, брат с ней похоже породнится.
А я?
— Я на эти иконы плевал, чтил грубость и крик в повесе,
До сих пор в шоке, что моя никудышная шутка (просто на зло Алинке) тогда вызвала далеко не страх.
Стыдно, что прижал к стене при всей аудитории, ну... Помню, как вырвалась и с пар сбежала, больше в тот день не появившись.
— А теперь вдруг растут слова самых нежных и кротких песен.
Она трепыхала? Вот эта тогда ещё не повзрослевшая Мэри Поппинс, серьёзно!?
— Не хочу я лететь в зенит, слишком многое телу надо... Что ж так имя твоё звенит, словно августовская прохлада?
Права. Я считал её абсолютно, нет, совершенно иной. Не такой, хотя, может, это просто прошедшие года. Я же тоже изменился, наверное? Верно.
— Я не нищий, ни жалок, ни мал и умею расслышать за пылом: с детства нравиться я желал кобелям да степным кобылам.
Эта повзрослевшая пай-девочка куда интереснее той зажатой правильной дикарки.
— Потому и себя не сберег для тебя, для нее и для этой. Невеселого счастья залог —сумасшедшее сердце поэта.
Так сложно тогда было быть самой собой при мне?
Что мешало? Мне похоже чуточку жаль узнавать её только сейчас.
— Потому и грущу, осев, словно в листья в глаза косые…
Что мешает сейчас обернуться? Гордячка? Кому нужна эта гордость? Ей самой? Не уверен.
— Ты такая простая, как все, как сто тысяч других в России."*
Оборачивается, едва присев на подоконник.
— Ну, пятерку заслужил?
— Ты, как и раньше, неплохо читаешь, но неумело интерпретируешь. И, думаю, тебе пора, верно?
Верно. Хорошо держится, я бы поверил, если бы один раз уже на это показное безразличие не наступил. Встаю с дивана, направляюсь к обуви.
— Кстати, ты пообещала завтра посидеть с Никитой. Всё в силе? Приедешь?
Сердится, посматривая на дверь за моей спиной.
— Ты вообще с ним время проводишь? Может, у вас все проблемы сейчас от этого?
Рассмеялся, серьезно. Ну, зачем ей знать, что я тоже буду дома?
— Не умничай. Я тебе тоже самое о муже могу сказать, Свет. Слово в слово: Ты вообще с ним время проводишь? Может, у вас все проблемы сейчас от этого? — Даже повторяю, а она не реагирует. — Ждать тебя?
Выдохнула, кивнула.
— Теперь доброй ночи.
И... пока она там замок не сломала, пытаясь меня "бесшумно" выпустить:
— Муж в Инсте у тебя ничего, симпатичный. Я тебя зафолловил уже, не переживай. Его заодно тоже.
Вот, и дверь сразу открылась не иначе как силой пробивного Есенина. Умел он сердца заставлять гореть, конечно. А мне ещё как-то добираться домой.
И стоило оно того разве?
-----
* С. Есенин — "Ты такая ж простая, как все...", 1923.
Будущим разговором
Свет мой зеркальце, скажи..
Не могу понять своё волнение с самого утра, но
