Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
Снова в снова он бросался на краба и злобно кусал его. После нескольких безуспешных попыток оборониться клешнями краб смиренно повернул кругом и обратился в бегство. А победитель, дав выход благородному негодованию, с довольным видом занял позицию перед своей обителью.
Дальше произошло нечто совсем неожиданное. Внимание самки, лежавшей на песке, было привлечено потасовкой; теперь она подплыла ближе и остановилась сантиметрах в десяти-двенадцати от самца. При виде нее он заметно возбудился; казалось даже, что его окраска стала еще ярче. Внезапно он напал на самку — бросился к ней в укусил за голову. Одновременно, изогнувшись дугой, он бил ее хвостом. Его поведение поразило меня, но тут я заметил, что самка, на которую обрушились удары и толчки, ведет себя абсолютно пассивно и не помышляет о том, чтобы дать сдачи. Вместо ничем не спровоцированного нападения я наблюдал буйный брачный ритуал. Кусая самку за голову и ударяя хвостом, самец фактически теснил ее к своему горшку, как овчарки направляют овец к загону.
Но ведь в горшке их уже не увидишь… И я бросился в дом за приспособлением, которое обычно служило мне для наблюдения за птичьими гнездами, — длинным бамбуковым прутом с зеркальцем на конце. Когда я сам не мог добраться до гнезда, укрепленное под углом зеркальце играло роль перископа, позволяя рассмотреть яйца или птенцов. Теперь я решил использовать его в аквариуме. Когда я вернулся, рыбки как раз укрылись в горшке. С величайшей осторожностью, чтобы не спугнуть их, я погрузил прут в воду и подвел зеркальце к входу в убежище. Поманеврировав своим приспособлением, я добился того, что солнечный зайчик осветил внутренность горшка, так что все было прекрасно видно.
Некоторое время рыбки просто стояли рядом друг с другом, помахивая плавниками. Заполучив самку в убежище, самец перестал бросаться на нее; воинственность сменилась миролюбием. Минут через десять самка отплыла в сторонку и выметала на гладкую поверхность горшка гроздь прозрачных икринок, похожих на лягушачьи, после чего отодвинулась, и место над икринками занял самец. К сожалению, самка заслонила его от меня, и я не видел, как он оплодотворяет икру, хотя не сомневался, что он это делает. Придя к заключению, что ее роль исполнена, самка выплыла из горшка и направилась в другой конец аквариума, не проявляя больше никакого интереса к икринкам. Зато самец еще некоторое время сновал около них, потом лег у входа в горшок, чтобы охранять.
Я нетерпеливо ожидал появления мальков, но, видно, вода в аквариуме плохо очищалась, потому что мальки вышли только из двух икринок. И одного из двух крошек, к моему ужасу, у меня на глазах сожрала его мамаша. Не желая быть причастным к двойному детоубийству, я пересадил второго малька в банку и отправился на лодке к заливу, где были пойманы его родители. Здесь с наилучшими пожеланиями я выпустил его в чистую теплую воду в обрамлении золотистого ракитника, от души надеясь, что он благополучно вырастит множество разноцветных отпрысков.
Три дня спустя к нам прибыл граф. Высокий и стройный, с лоснящимися от помады золотистыми, точно кокон шелкопряда, густыми кудрями; такого же цвета изящно завитые усики; чуть выпуклые глаза неприятного бледно-зеленого цвета. Громадный чемодан его изрядно напугал маму, которая решила, что гость вознамерился жить у нас все лето. Однако мы вскоре выяснили, что граф, воздавая должное своей привлекательной — в чем он не сомневался — внешности, почитал необходимым менять костюмы раз восемь в день. Его платье было таким элегантным, пошито искусным портным из такого изысканного материала, что Марго не знала — то ли завидовать гардеробу графа, то ли презирать его изнеженность. Кроме ярко выраженной самовлюбленности граф был наделен и другими антипатичными чертами. Его духи обладали таким сильным запахом, что он тотчас наполнял всю комнату, куда входил наш гость, а диванные подушки, к которым граф прислонялся, и стулья, на которых он сидел, воняли и несколько дней спустя. Английским языком он владел не вполне, что не мешало ему пускаться в рассуждения о любом предмете с коробившим всех нас язвительным догматизмом. Его философию, если это слово уместно, можно было свести к одной фразе: «У нас во Франции лучше», изрекаемой им по всякому поводу. И он проявлял столь интенсивный, чисто галльский интерес к съедобности всего, встречавшегося на его пути, что было бы вполне простительно посчитать нашего гостя реинкарнацией козы.
На беду он явился как раз к ленчу и под конец трапезы без особого напряжения сумел восстановить против себя всех, включая наших псов. За каких-нибудь два часа после прибытия, притом не отдавая себе в этом отчета, разозлить пятерых столь разных по нраву людей — своего рода подвиг. Отведав за ленчем воздушное суфле с нежно-розовым мясом свежих креветок, он заявил, что сразу видно: мамин повар — не француз. Услышав, что мама и есть наш повар, граф нисколько не смутился, а только сказал, что она должна быть рада его приезду, так как он сможет дать ей кое-какие наставления в кулинарном искусстве. Мама онемела от ярости, а этот наглец уже перенес свое внимание на Ларри, коего соизволил осведомить, что одна лишь Франция может похвастаться хорошими писателями. В ответ на упоминание Шекспира он только пожал плечами и молвил: «Этот маленький позер»… Лесли он сообщил, что всякий, увлекающийся охотой, одержим преступными инстинктами, и, уж во всяком случае, хорошо известно, что Франция производит самые лучшие в мире ружья, шпаги и прочие виды оружия. Марго услышала от него, что обязанность женщины — нравиться мужчинам, в частности не быть прожорливой и не есть слишком много такого, что портит фигуру. Поскольку Марго как раз в эту пору страдала некоторой полнотой и соблюдала строгую диету, она отнюдь не благосклонно восприняла эту информацию. Мое презрение он заслужил, обозвав наших собак «деревенскими дворняжками» и противопоставив им несравненные достоинства своих ньюфаундлендов, сеттеров, легавых и спаниелей — разумеется, французской породы. К тому же граф был озадачен, зачем я держу столько несъедобного зверья. «Во Франции, — заявил он, — мы только стреляем такую живность».
Надо ли удивляться, что после ленча, когда он поднялся наверх переодеться, наше семейство клокотало, точно вулкан накануне извержения. Лишь золотое правило мамы — не оскорблять гостя в первый день — сдерживало нас. О состоянии наших нервов можно судить по тому, что, вздумай кто-нибудь насвистывать «Марсельезу», мы тотчас растерзали бы его.
— Видишь теперь, — укоризненно обратилась мама к Ларри, — что получается, когда позволяешь незнакомым людям направлять к тебе в гости незнакомых людей. — Этот человек невыносим!
— Ну… не так уж он плох, — произнес Ларри, не очень убедительно пытаясь оспорить мнение, с которым был совершенно согласен. — Кое-что из его замечаний было обосновано.
— Что именно? — грозно осведомилась мама.
— Да, что? — дрожащим голосом спросила Марго.
— Ну-у, — неуверенно начал Ларри, — мне кажется, суфле получилось несколько жирноватое, и Марго в самом деле что-то округляется.
— Скотина! — крикнула Марго, заливаясь слезами.
— Нет, Ларри, это уже чересчур, — сказала мама. — Я не представляю себе, как мы сможем целую неделю выносить присутствие этого твоего… этого… надушенного ресторанного танцора.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
