сторонам, не оправдываясь и не возражая, с достоинством выпил. Баранов, отхлебнув из своей чарки, продолжал:
– Узнал я и о том, что уважаемый мной тойон Катлеян запретил своим людям пытаться убить меня и добился от главного шамана табу, чтобы заколоть меня своей рукой. Я знаю, Катлеян хороший стрелок, так пусть сделает это сейчас, при всех собравшихся! Принесите ему добрый лук, посмотрим, попадет ли он мне в сердце хотя бы от двери.
Прохор поднял над головой и показал всем колошский березовый лук, стрелу с железным наконечником, подал их Катлеяну. По столам прокатился ропот. Тлинкиты пуще прежнего распрямили спины, боясь показать свой страх.
– Я знаю, ты не трус! – поторопил тойона Баранов. – Стреляй сейчас. Если убьешь, обещаю, мои люди не будут мстить.
Раззадоренный словами правителя и взглядами соперников, Катлеян подошел к двери. Никто его не останавливал. Казарму накрыла напряженная тишина. Вождь сжал зубы, вскинул лук и пустил стрелу в грудь правителя. Ее наконечник громко звякнул, стрела упала на стол между рук Баранова. По казарме прокатился удивленный гул, гости хайда с испуганными лицами заерзали на лавке.
– Я говорил, что Катлеян хороший стрелок! – одобрительно кивнул тойону Баранов и отложил стрелу в сторону.
Гостям налили по третьей чарке. Они залопотали, косясь на стрелу и правителя. По сторонам от него вспыхнули, выпустили снопы искр, завертелись колеса, кресло стал накрывать дым. Баранов громко и гулко захохотал как из бочки. Из облака вылетела ракета, пробила окно из сивучьих кишок. Сысой с Василием распахнули другие окна, стали выгонять дым, размахивая парками. Кресло правителя было пустым, он исчез. Хайдинцы попадали с лавок без чувств, ситхинцы толпой кинулись в дверь, смели охранника, побежали к лодкам. Им вслед через корабельный рупор громко и гулко хохотал Баранов.
Прошло два дня. Хайдинцы ушли на свои острова, но прибыли другие тлинкиты. Баранов напугал ситхинцев, но не настолько, чтобы те отказались от намерения напасть на крепость, видимо, они оправились от страха и решили, что если Бырыму убить невозможно, то он такой один, а его людей ситхинцы убивали много раз и прежнюю крепость сжигали. По слухам, со всего архипелага на лов сельди должны были собраться до трех тысяч мужчин.
Измотанным крепостным служащим пришлось работать больше прежнего. Сделав запас сельди, они за четыре дня на треть удлинили острожную стену между ситхинским селением и своим посадом. Какое-то время не было признаков приготовлений к нападению. И тут, по молитвам осажденных, в залив вошел бостонский бриг «Окейн» под командой давнего знакомого Баранова Джонатана Виншипа. В его трюмах была калифорнийская пшеница. Колошские баты плотно окружили корабль. Хорошо вооруженные тлинкиты размахивали бобровыми шкурами, предлагая торг, но Виншип приказал выкатить к фальшборту пушки и бросить якорь против крепости, показывая, что он на стороне осажденных.
По заливу растекся дух свежего хлеба. Отощавшие и оцинжавшие русские служащие отъедались своей природной пищей. Правитель устраивал уставшим людям отдых: половина гарнизона несла караулы, другая вместе с ним напивалась. Пьяные ругались и дрались, вымещая накипевшие чувства, но долгое напряжение и горечь пережитого слегка рассеивались. А Баранов посреди веселья, время от времени устраивал ложную тревогу. Кто не был способен занять свое место и защищаться – тех на другой день порол и приговаривал: «Пить пей, а ума и осторожности не теряй!»
Косяки сельди ушли, но тлинкиты еще на что-то надеялись и не разъезжались по своим островам. К их великому огорчению в залив вошёл еще один американский бриг и встал рядом с «Окейном», показывая, что он на стороне осажденных. Глядя на корабли возле крепости, старшины и вожди родов передрались, обвиняя друг друга в упущенном времени нападения, и стали разъезжаться. Работы по укреплению и возведению стен были брошены.
Прохор, Сысой и Василий служили при крепости и готовились к летним промыслам среди островов архипелага. Как обычно, Ситхинскую партию стали собирать и готовить в конце марта и когда Баранов вызвал всех троих разом, друзья тому ничуть не удивились, но правитель, насмешливо поглядывая на них, спросил:
– В Калифорнию просились? Просились! Я обещал? Обещал! Вот и пришел ваш черед. По уговору с Виншипом даю ему полсотни двухлючек, чтобы с нашими партовщиками шел к полудню промышлять бобров до гишпанских владений. Вы пойдете передовщиками. Виншипы на бриге будут вас прикрывать и доставлять к местам промыслов. Добычу делим пополам между ними и Компанией. Вы, как обычно, получите паи из нашей доли... По рожам вижу – согласны. Пока пишу контракт с Виншипами, думайте о своих пожеланиях к бостонцам.
Наверное, все служащие Компании, к радости здешних тлинкитов, мечтали покинуть опостылевшую Ситху. Давно просил себе замены у директоров и сам Баранов. Трое промышленных без труда собрали партию из пятидесяти семи двухлючек и трех больших байдар, все партовщики были знакомыми им добытчиками с Кадьякских жил. Не любя всякой спешки, кадьяки без надзора русских передовщиков, обычно, не торопились со сборами, откладывая их на последние дни, но, хлебнув ситхинской службы, начали поспешно штопать и смазывать байдарки. Просили же они передовщиков об одном – взять на промыслы женщин для готовки пищи и подсобных работ.
Имевших жен среди них оказалось двенадцать, двое были женаты на местных тлинкитках, не смотря на давнюю неприязнь кадьяков к материковым индейцам. По колошскому обычаю у этих женщин были изуродованы нижние губы, у кадьяков-мужчин тоже, только в виде прорези. Тлинкитки имели правильные лица, были даже красивы, но вставляли в прорезь нижней губы дощечки или костяшки с вершок длиной, отчего губа была вытянута вперед, рот всегда раскрыт, из него капала слюна.
Трое промышленных, переговорив между собой, выбрали главным передовщиком Сысоя Слободчикова, Василия Васильева – старостой-келарем, Прохор Егоров, самодовольно похохатывая над друзьями, ссылался на то, что партии в дальнейшем все равно придется делиться на чуницы, а значит, ответственности хватит и ему. Передовщики выслушали, написанный правителем контракт, по которому они именовались поверенными Компании, имели привилегию содержаться «каютным столом» наравне с судовыми чинами.
– Партовщики требуют взять с собой жен – двенадцать баб. – Подсказал правителю Сысой. – Баранов с сомнением покачал головой и поскреб ногтями парик. – Нельзя не уважить, раньше чем через полгода не вернемся, а женской работы в партиях много.
– Хорошо, пусть берут… Меняются времена, – с сожалением вздохнул Баранов, – раньше женщин на промыслы не брали, но, может быть, так и лучше. – Помолчав, он продолжил читать контракт: – «Партовщики подчиняются только своим передовщикам, только передовщики могут взыскивать
