её мнению, лучше было на время уступить, чем впустую огрызаться, а строить планы на будущее никогда не поздно. Но, разумеется, перед Цукамото она об этом и не заикалась. Внешне она старалась выглядеть понесчастнее, чтобы её жалели, но в глубине души твёрдо поставила себе цель когда-нибудь вернуться хозяйкой в Асию и, больше того, — только и жила надеждой, что рано или поздно добьётся своего.
К тому же Синако хотя и считала Сёдзо человеком ненадёжным, но злобы к нему не питала. Бестолковый он, ни в чём не разбирается, все вертят им как хотят, вот и сейчас он на поводу у этой публики, думала она, и ей становилось жалко этого рохлю, которого приходится водить за ручку, как малого ребёнка. И впрямь было в нём что-то трогательно детское. Когда к нему относишься как ко взрослому мужчине, он то и дело злится, но если отнестись снисходительно, как к младшему, то видно, какой он мягкий и добрый, поневоле поддаёшься и уступаешь. Вот она и поддалась, истратила все свои сбережения, осталась голая. Оттого, что она с такой готовностью всё отдала, делалось ещё обиднее. Ведь в последние года два всё хозяйство почти целиком держалось на её слабых руках.
По счастью, она умела шить, стала шить на соседей, тем и держались. А то пропали бы, как бы там матушка ни хорохорилась. А оплата счетов? О-Рин в округе не любили, а Сёдзо абсолютно не доверяли, любая задержка платы вызывала скандал, и если им давали отсрочку, так только из сочувствия к ней. А теперь эти неблагодарные мать и сын потеряли голову от жадности, затащили в дом такую бездельницу и думают, что сменяли быка на лошадь, что они в выигрыше. Это ещё надо посмотреть, сумеет ли новая хозяйка с хозяйством управиться. Ну ладно, она с приданым. Так ведь раз с приданым, то станет ещё больше капризничать. А Сёдзо в расчёте на эти деньги совсем обленится. В конце концов они все увидят, что получили не то, что хотели, и миру в доме не бывать. Вот тогда-то они и пожалеют о первой жене, тогда они скажут: Синако была посерьёзней, она на все руки мастерица была. Не только Сёдзо, но и матушка поймёт, что просчитались. А та вертихвостка — вертихвостка и есть, повертит этим домом в своё удовольствие, и прости-прощай. Так всё и будет, это точно, он-то, несчастный, об этом не догадывается, а мы-то знаем и в своё время ещё посмеёмся. Но до прихода этого времени Синако с присущей ей предусмотрительностью решила подержать у себя Лили.
Она всегда болезненно ощущала свою необразованность в сравнении с Ёсико, которая хоть и недолго, но всё же какое-то время посещала школу высшей ступени, но если всерьёз подумать, кто умнее, Синако была твёрдо уверена, что умом не уступает ни Ёсико, ни О-Рин, и идея забрать к себе Лили привела её в восхищение.
Если кошка станет жить у неё, Сёдзо, непрерывно вспоминая Лили, будет вспоминать и о ней, жалея Лили, незаметно для себя почувствует сострадание и к ней. Тогда между ними не порвётся духовная связь, и когда начнутся нелады с Ёсико, он всё чаще станет тосковать о Лили, а заодно и о прежней жене. Если будет известно, что она ни за кого не вышла замуж и ведёт безрадостную жизнь вдвоём с кошкой, можно рассчитывать не только на сочувствие окружающих: надо думать, ему это тоже неприятно не будет, и может быть, он станет хуже относиться к Ёсико. Таким образом, ей даже ничего не придётся делать самой, а супруги поссорятся и возвращение мужа станет более вероятным. Это, конечно, было бы большой удачей, и Синако полагала, что это вполне возможно. Вопрос упирался в то, отдадут ли они Лили, но если сыграть на ревности Ёсико, то с этим нетрудно было справиться. Вот какие побуждения, а отнюдь не только ехидство и злость, руководили Синако, когда она писала своё письмо. Она была уверена: эти, прошу прощения, недалёкие люди ни за что не догадаются о её тайных намерениях. Разве что удивятся, зачем ей кошка, которую она никогда не любила, станут придумывать смехотворные отговорки, подымут дурацкий шум. Все эти соображения внушали ей трудно сдерживаемое чувство собственного превосходства.
Таким образом, её отчаяние, когда Лили убежала, и радость, когда та неожиданно вернулась, — были чувства хотя и сильные, но в конечном счёте продиктованные расчётом, связанным с её тайным планом, о любви и нежности к кошке тут и речи быть не могло. Но вот они с кошкой стали жить вместе в её комнатке наверху, и это принесло совершенно непредвиденный результат. Каждую ночь, засыпая в обнимку с этим пахнущим улицей зверьком, она испытывала муки совести: «Какие же они милые, эти кошки, и как только я раньше этого не понимала». Видимо, в годы жизни в Асии она с самого начала почему-то невзлюбила эту кошку и потому уже не воспринимала её красоту, а всё от ревности. Из-за этой-то ревности повадки Лили, в общем ведь симпатичные, казались ей отвратительными. Например, ей было противно, когда кошка в холодные ночи залезала к мужу в постель, и она злилась на мужа, хотя теперь ей ясно, что тут нет ничего противного и не на что злиться. Вот ведь сейчас она спит одна и хорошо знает, каково это — мёрзнуть по ночам. А у кошек температура тела выше, чем у людей, и они мёрзнут сильнее. Даже поговорка есть: кошке жарко только летом, и то всего три дня. А сейчас осень, как же старой Лилишке не греться в тёплой постели. Да ей и самой с кошкой гораздо теплее! Обычно в это время года уже не спишь без грелки, а в этом году грелка ей не нужна, Лили греет. Она теперь уже и сама не отпускает её. Кроме того, раньше ей не нравилось, что кошка капризная, что она с одними ведёт себя так, а с другими иначе, что ей нельзя верить. Но ведь это всё от того, что она, Синако, просто-напросто её не любила. У кошки свой кошачий ум, она прекрасно чувствует настроение человека. В самом деле, когда Синако полюбила её по-настоящему, она тут же вернулась — и вот прижилась. Учуяла настроение Синако раньше, чем та сама осознала.
Синако чувствовала, что не то что к кошкам — к людям она тоже никогда не испытывала прежде такого тёплого чувства. О-Рин, да и многие другие
