время на некоторых участках дна Мирового океана рождается новая литосфера, этот процесс называется spreading, из выходящей на поверхность магмы, подталкивая старую литосферу под континент, где та тоже плавится, это – subduction. И становится совершенно очевидно, что наиболее древние участки земной коры уже расплавлены и нам не доступны. И что было до этих ~4,6 млрд лет, навсегда сокрыто.
– Это дает приятную почву для мечтаний о том, что когда-то, 5 млрд лет назад, было что-то сказочно прекрасное на этой земле. Муравьи размером со слонов или летающие киты…
– Видите, как приятны дыры в науке, – ухмыльнувшись сказал Севастьян.
– Наука похожа на систему борьбы с преступностью, – заметил я с иронией, – которой, для того чтобы существовать, необходимо поддерживать преступность на определённом уровне, а не ликвидировать её. Наука сохраняет количество неразгаданных тайн, изредка крича о своих открытиях.
– Весьма критичный у вас, Винсент, взгляд. На это можно смотреть и совсем по-другому. Многие учёные с удовольствием разгадывают подкинутые им тайны и находят новые не из-за старания обеспечить себя работой, а потому что для них это как наркотик. Вечная интригующая головоломка.
– Быть может, вы и правы, Севастьян Никитич. Не одолжите ваш журнал?
– Конечно-конечно, берите. Я, пожалуй, поужинаю. – Он достал из пакета традиционную курицу в фольге и прочие дорожные радости.
Я спустя некоторое время тоже решил набить желудок и заварил себе какую-то соево-яичную бурду, обещающую полный суточный комплекс витаминов и минералов. За окном начал накрапывать дождь, отчего пейзажи становились будто написанными маслом. И в душу закралась какая-то приятная тоска, согласная с прощанием природы с летом.
В чтении малопонятных мне статей журнала и разглядывании проносящихся в окне пейзажей прошёл остаток дня. Я и не заметил, как уснул.
Меня разбудил свет из открытой двери купе. За окном была ночь, поезд всё так же мерно покачивался и стремился вперёд. В дверном проёме стоял невысокий человек во всем чёрном. Лица не было видно. В руках он держал небольшую дорожную сумку. Весь этот чёрный образ напомнил мои сны. Мурашки пробежали по телу. Сон сняло как рукой, как уколом эфедрина в сердце. Чёрный силуэт зашёл и закрыл за собой дверь, растворившись во тьме. Мой ужас нарастал, я вдавился в свою койку и боялся даже дышать. Пролежав так минут десять и слушая шуршание под своей верхней полкой, я начал осознавать, что это всего лишь очередной пассажир. Когда шуршание прекратилось и глаза привыкли к темноте, я осмелился посмотреть на лежащего подо мной человека. Я разглядел, что он уже был не в чёрном одеянии, а в белой майке. У него была бородка и худощавое морщинистое лицо. На вид ему лет пятьдесят. Меня немного успокоила его благовидность и какой-то еле уловимый покой на его лице. Последнюю ночь я не спал, а скорее дремал, представляя себе оставленый город с его постоянно куда-то бредущими жителями. И радовался, что покинул этот кошмар.
День четырнадцатый, 1 сентября
Утром выяснилось, что мой ночной кошмар не кто иной, как христианский священник. Его чёрная ряса висела в углу, на полу стояли чёрные сапоги. Как всегда, утро началось с переминания с ноги на ногу в ожидании свободного туалета. Скрашивал это ожидание приятный запах кофе, разносящийся по вагону и не тёплое, но яркое солнце, бьющее лучами в окна. Завершив все утренние процедуры и вернувшись в купе, мы с Севастьяном развели в кружках сублимированное генно-модифицированное кофе, я достал из рюкзака большую плитку из пальмового масла с орехами и шоколадным ароматизатором с названием Urals Silver. Создавалось впечатление, что чем дальше я удалялся от города, тем счастливей становился. Я испытывал уже было забытое чувство эмоционального подъёма. У священника завтрак состоял из сухофруктов и чая. Пока меня не было, Севастьян уже познакомился со священнослужителем. Его звали Георгий. Он был иереем христианской церкви. Заварив себе чай, священник перекрестился и поблагодарил Господа за щедрость его. Дверь нашего купе была открыта, и в проёме промелькнула молоденькая девушка в коротких шортах и топе на голое тело, ни капли не скрывавшем её вторичные гендерные признаки. Иерей запричитал и перекрестил наш открытый проём.
– Господи, помилуй их грешные души.
Я предложил Георгию шоколад. На это он отрицательно помахал головой, склонив её, будто виноват в чём-то, и опять запричитал:
– Упаси, Господи, сатанинская пища. Спаси и сохрани.
Севастьян не выдержал, видимо, будучи ярым атеистом в связи со своей научной деятельностью.
– Георгий! Да что вы постоянно – господи да господи. Это уже не вера, а фанатизм какой-то.
Иерей не отреагировал, лишь сверкнул маленькими карими глазами. Неудовлетворённый такой реакцией физик продолжил:
– Давно же уже всем известно, люди произошли от обезьян, а те от ещё более примитивных животных. Земля вращается вокруг Солнца, и так далее. А вы всё на бога уповаете уже больше двух тысяч лет. Неразумно как-то.
Иерей не выдержал и тонким, но уверенным голосом сказал:
– Не разумом смотреть надо на мир, а душой. Разум слеп, и Божий промысел не видит. Девчушка вон прошла, одета аки продажная девка, прости, Господи. Разум её думает, что она любовь иль спонсора себе ищет, а душа наверняка понимает, что сатане себя продаёт. И вот если возобладает душа над ней не поздно, то, может, и спасётся, а коль нет, то гореть ей в геенне огненной.
– Вот такими страшилками запугали вас в семинарии, теперь каждые пять секунд креститесь, – насмешливо сказал Никитич.
– Я не за себя боюсь, милый человек. Я за ваши души переживаю и молюсь. Мы с вами и так грешны от рождения, и грех свой искупать должны всю жизнь. Так и того не можем, продолжаем грешить. Бог нас создал по своему подобию, да вот только искуситель жизни не даёт.
– Меня создали родители, кто вас – не знаю, – отрезал Севастьян, продолжая усмехаться.
Физик явно подтрунивал над священником, и мне даже стало его жаль. Я решил вклиниться в разговор.
– Мне нравится считать, что тело созревает в утробе матери и в момент появления на свет в нём зарождается душа. И пока тело растёт, развивается и угасает, в нём зреет душа. Причём именно момент естественной смерти знаменует момент окончательного созревания души.
– А откуда берётся эта душа? Откуда тело? И куда душа потом девается? – наперебой засыпали меня вопросами попутчики.
– В любой религии не меньше вопросов, а в науке ещё больше. Но я не настаиваю на том, что моё мнение – истина, мне просто приятно так считать. Можно пофантазировать о происхождении тела
