картин, стекла. Когда Василий Тихонович проходил по гостиной, в серванте звенел хрусталь. Василий Тихонович поковырялся отверткой в телефоне, присоединил отставший от контакта проводок и стал оглядывать картины на стенах. Одна картина изображала обнаженную женщину. «Вот молодец, генерал!» — думал Василий Тихонович. «Ну что, порядок?» — спросил генерал, входя в гостиную. «Порядок», — ответил Василий Тихонович. «Тогда за мной!» — сказал генерал и привел соседа на кухню. Здесь хозяин достал из шкафчика уютный графинчик с коньяком, блюдечко, на котором нарезан был лимон, и разлил коньяк по двум стаканчикам. «За все хорошее», — сказал генерал, крякнул и выпил залпом. Василий Тихонович заглянул в стаканчик и тоже выпил. «А ты бравый мужик, — засмеялся генерал, — я бы с тобой в разведку пошел». И эта фраза запомнилась Василию Тихоновичу.
Однажды Василий Тихонович пришел по одному вызову. Хозяев в квартире не было, дверь открыл мальчик. «Я по вызову», — сказал Василий Тихонович, на что мальчик спросил: «А вы зрачками вертеть умеете?» — «Нет», — сказал Василий Тихонович, потому что действительно ничего такого не умел. «А я умею», — похвастался мальчик, надул щеки и покрутил зрачками. «Тебя в цирке показывать за деньги надо», — подумал Василий Тихонович и прошел к телефону. Пока Василий Тихонович возился с телефоном, мальчик сопел за спиной. Наконец Василий Тихонович сказал: «Готово». — «Дяденька, а спросить можно?» — сказал мальчик. «Ну», — сказал Василий Тихонович, он не умел разговаривать с детьми. «Дяденька, а откуда в трубке берется человеческий голос? — спросил мальчик. — Там что, сидит кто-нибудь?» «Действительно, откуда?» — подумал Василий Тихонович, вслух же ответил коротко: «Техника».
«Надо же, заковыка какая, — весь день потом размышлял Василий Тихонович. — Откуда он берется, голос-то? Ну, все понятно, конечно, мембрана там, микрофон, токи низкой частоты всякие. В общем, физика. А голос откуда?»
«Узнал бы кто, о чем я думаю, засмеял, — корил себя Василий Тихонович. — Сказал бы, свихнулся старый хрыч.
Какие чудеса еще в пятьдесят пять лет. Голос, голос. Физика все — и баста!»
Ночью Василий Тихонович ворочался на диване и представлял себе множество телефонов, просто тысячи, миллионы телефонов, соединенных между собой множеством проводов. И каждый телефон отвечает разными голосами, детскими и мужскими, и женскими, и стариковскими, и хрипловатыми, и высокими, и веселыми, и чуть-чуть усталыми. Кто-то спрашивает: «Как дела?» или говорит: «Добрый вечер», кто-то смеется в трубку, а кто-то плачет, всхлипывает. Ночью Василий Тихонович метался по постели, бормотал: «Голос, откуда голос?», а утром проснулся и пошел на работу. Работы было много, телефонизировали большой дом. Василий Тихонович намаялся за день, позвонил в последнюю квартиру, открыла дверь Анюта. Василий Тихонович очень растерялся и сказал: «Будем вас телефонизировать». — «Вот чудеса-то, — тихо засмеялась Анюта, — кому же я звонить-то буду?» — «Кому-нибудь уж позвоните», — сказал Василий Тихонович. «Ну, проходите, проходите. — сказала Анюта. — Я очень вам рада».
Василий Тихонович занимался телефоном, а Анюта металась по кухне, гремела кастрюлями. Потом Василий Тихонович появился в дверях кухни и сказал: «Принимайте работу». Анюта вытерла фартуком руки, подошла к телефону, сняла трубку, послушала, наклонив голову, сказала: «Гудит». — «Гудит?» — зачем-то переспросил Василий Тихонович. «Гудит». — сказала Анюта. И они вместе засмеялись. Анюта серебряным смешком, а Василий Тихонович некрасиво, потому что не смеялся очень давно.
Потом они сидели на кухне, пили чай, неловко молчали. «А кто телефон изобрел?» — спросила Анюта. «Да там один, американец, Эдисон фамилия», — ответил Василий Тихонович. «Башковитый, видно, мужик», — заметила Анюта. «Да уж», — сказал Василий Тихонович. «Мозги у него, видно, шурупили», — сказала Анюта. «Верно, — проговорил Василий Тихонович. — Я бы с ним в разведку пошел».
Враг
Каждый раз при встрече с ним мне почему-то бывает неловко за его мешковатый костюм, за этот нелепый галстук, всегда сбившийся набок, даже за чернильные пятна на его длинных, худых пальцах. «Ну, уж какой есть», — думаю я.
— Читали мою последнюю анонимку? — спрашивает он.
— Читал, читал, — говорю я.
— Ну и как? — с надеждой спрашивает он.
— Из рук вон плохо, — говорю я. — Засыпаешь посредине. Куда что подевалось? Что случилось с вашим пером? Где точные, емкие слова, образные сравнения?
— Не пишется, — вздыхает он и пожимает плечами.
— Что значит «не пишется»? — говорю я. — Если вы устали, выдохлись, поезжайте куда-нибудь отдохнуть, смените обстановку, влюбитесь, наконец!
Он вяло пытается возразить, но я перебиваю его:
— Знаю, знаю, сейчас вы начнете говорить, что у вас семья, дети, что вы вынуждены работать на кухне, но это не оправдание. Посмотрите, другие пишут в более суровых условиях, и как пишут! Человек встает, словно живой. Прочтешь и думаешь: как только такого земля носит! А у вас что? Сироп, розовая водичка. Ну, в быту неустойчив. Ну, получил неизвестно как квартиру. Встречается со своей секретаршей. Ведь все это было, было, тысячу раз было. Оглянитесь, за вами идет молодежь, смелая, перспективная, она не боится дерзать, фантазировать…
— Уж эта мне молодежь! — фыркает он. — Жизни не знают. Все из головы… Такого наплетут.
— Просто у вас нет воображения, — говорю я. — Вы бы хоть на машинке научились печатать, ваш почерк разобрать невозможно. Извините меня, но и ваш костюм…
— Не нравится, заведите себе другого врага, — с обидой говорит он.
— Вот вы уже и в бутылку сразу. Ну, приободритесь!.
И еще долго я утешаю его. Мы прощаемся.
Я знаю, у себя дома он опять будет бесплодно сидеть над листом бумаги, курить папиросы, рисовать на полях человечков и сердце, пронзенное стрелой.
Вот
«Жил-был на свете мальчик Вот…»
Едва я написал эту фразу, как услышал за спиной голос:
— Эх ты, писатель! Предложение не можешь написать без ошибки!
Это моя жена. Вечно она заглядывает мне через плечо, когда я работаю.
— Какая еще ошибка? — возмутился я.
— Ты еще спрашиваешь! Поставь сейчас же запятую перед словом «вот». Тогда будет правильно: «Жил-был на свете мальчик, вот».
— Слушай, — сказал я, — подметай лучше пол и готовь обед. Разве ты не видишь, что слово «Вот» написано с большой буквы? Это его звали так, мальчика.
И я заскрипел пером дальше.
«Он был такой же маленький, как это слово, и такой рыжий, как если бы оно было написано рыжими-рыжими чернилами».
— А почему его звали Вот а не Юра, не Константин, не Григорий, наконец? — ворчит жена.
«Звали его так потому, — заторопилось мое перо, — что слово «вот» было у него самым любимым во всем словаре. Подсчитано, что мальчик произносил «вот» от 100 до 500 раз за день.
Ну, например, он говорил: «Мой папа инженер, вот». Или: «А у нас сегодня
