Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
она продолжает хандрить, поехал к ней домой, все равно хотел отвезти прибывшие авторские экземпляры. Да и пилигримово любопытство одолело, в Шуйском – непонятно в честь кого названном городке – я раньше не бывал, Варя приезжала в Москву сама.
Я сразу уверился: город таки получил имя в честь того самого Михаила, несчастного юного полководца Смутного времени. Его стилизованный монумент – курчавый безусый богатырь в кольчуге и с двурушником – встретил меня прямо на вокзальной площади. Больше городок, застроенный в равной пропорции старыми купеческими домами и печальными стайками неуклюжих хрущевок, меня, к сожалению, ничем не удивил. Впрочем, там жила Варя. Это – удивительно.
Я приехал со свеженькой «Прагой» – универсальным тортом, который любят, по моему опыту, практически все. Коньяк не повез, вообще еще не знал, пьет ли она. Варя мне и торту порадовалась, взбодрилась после того, как я в который раз клятвенно уверил ее, что книгу мы взяли не чтобы заткнуть дыру в серии – она действительно хороша. Мы полистали издание, с сожалением выловили пару опечаток, а потом отправились пить чай на ее тесную кухню. Там тема «литературных гадостей» опять вылезла. Кстати, тогда я, наверное, и влюбился, хотя уже не вспомнить. У любви не всегда есть «точка вскипания», часто это скорее равномерное нагревание – исподволь, взглядами, улыбками и вот такими вечерами, полными внезапных честностей. Теплеет, теплеет под сердцем… а потом ядерный взрыв. Хи-ро-си-ма.
Из разговора с Варей я узнал о мотивации, о которой не задумывался раньше и даже не слышал. Не сомневаюсь, что она была у многих, но большинство авторов в ней просто не признавались, слишком уж наивно. Они, если у нас заходила философская беседа о том, для чего, собственно, писать книги, как правило, называли:
– Самовыражение (как в старой рекламе не то шоколада, не то газировки: «достойно уважения»).
– Сублимацию и компенсацию (эти слова любили люди с дипломом психолога).
– Желание стать богатым (честные, но наивные у меня тоже есть).
– Желание стать классиком (таких я мысленно жалел и желал долгих лет).
– Чтобы не спятить от голосов в голове (так ожидаемо, что уже не страшно).
Варя выдала другое – так, будто мы знали друг друга сто лет. Скорее всего, она просто устала и решила не облачаться наспех в доспехи колючего цинизма.
– Понимаете, Павел Викторович, у меня, к сожалению, не много доступных способов делать добро. Когда я была маленькая, мне казалось, что есть только два настоящих дела: или защищать, или лечить. Я не смогла стать полицейским или спасателем, как хотела: хилая. Врача из меня тоже не вышло – я тупенький творческий гуманитарий. Я стала искать хорошую профессию, чтобы денег давать на всякие приюты, больницы. Дизайн подошел. Я давала и даю, но это… мелковато. И тут оказалось, я могу делать еще кое-что нужное – писать книги, которые будут не просто нравиться, но и… становиться чьими-то друзьями. Наводить на мысли, вдохновлять, помогать с чем-то справиться. И расстроилась я не из-за того, что кто-то не в восторге от романа – такие и раньше были, и будут. Меня расстраивает, что с «другом» не вышло. Я же такая не одна. Люди пишут про многих современных, еще живых авторов: «графоманы», а авторам этим ничего не надо, кроме как помочь кому-то выбраться из тьмы, из которой сами мы не выбрались. Многие не выбрались, так и блуждают. Живые сюжеты чаще всего рождаются именно во тьме. Вы так не считаете? Взять тибетских монахов… сколько среди них просветленных, да? Но почти никто почему-то не пишет художественную прозу. Пишут ее тоскующие травматики. Неудачники. Потеряшки. И те, кто еще в пути.
Это было немного безумным, а насколько безнадежным – не описать. Но я, пожалуй, понял. Многие авторы кажутся мне именно такими – маяками, которые, давая яркий свет, сами плавают в кромешной тьме. Кто их должен оттуда вытащить?
– Не всем нужны помощь и дружба, Варвара… Некоторые покупают книги по моде, некоторые – от скуки, некоторые – вообще именно для того, чтобы посмеяться, особенно если автор молодой. Есть даже обиженные отказники, которых не печатают, – так они специально следят за новинками, чтобы позубоскалить над более везучими.
– Понимаю. Постебаться тоже потребность.
Не все потребности прекрасны, что поделать, – шакалы такая же часть природы, как благородные волки, и кто знает, что бы здесь без них сломалось. Я молчал, а Варя курила; пепел сыпался в блюдо с недоеденным тортом. Наконец я решился посоветовать ей хоть что-то:
– Вам просто нужно смириться. В конце концов, нельзя подружиться со всем миром. Не все стоят нервов. Некоторым поможет кто-нибудь другой или хорошая трепка.
– А как смириться-то? – безнадежно спросила она, но над трепкой хихикнула.
Мои аналогии были так себе, слишком глобальные и злободневные. Я сравнивал несравнимое – так мне казалось. Это сейчас, особенно после диалога с Дмитрием про литературный мусор, я понимаю, что, в принципе, был прав. Но тогда я оправдывал себя только тем, что Варе двадцать. В двадцать иногда – особенно девочкам, росшим на Крапивине, девочкам-одиночкам, да и мальчикам тоже – хочется подвига. И я сказал:
– У каждого, кто делает что-то хорошее, высокие шансы либо прослыть еретиком, либо стать мучеником, причем именно за то, что вроде как заложено в его призвание. У чуткого свободомыслящего священника, у принципиального полицейского, у честного политика, у работящего врача. Такова жизнь: свет всегда гасят. Вам не переубедить всех, кто делает это, но вы можете светить для тех, кому нужны. Я не думаю, что вам станет легче, но по крайней мере это лучше, чем расстраиваться впустую.
Она вдруг улыбнулась. Улыбалась она всегда слабо, как-то по-джокондовски.
– Мученицей мне точно не быть, а еретичка… хм… звучит даже модно!
Больше она не переживала из-за отзывов – во всяком случае, не показывала этого, ну а вскоре и сама уже утешала юных авторов, заставая картину маслом: «Опять двойка на “ЛайвЛибе”». А еще с того дня мы стали немного ближе, больше шутили и болтали. И вроде бы Варя со всеми этими слезами повела себя как обиженный ребенок… но именно тогда я осознал, насколько внутренне она уже взрослая. На прощание она поблагодарила меня за самую простую на свете вещь.
– Спасибо, что не посмеялись. Я обещаю, я… исправлюсь. И справлюсь.
Восемь.
Семь…
«Павел Викторович еще в кикозе».
Разносится это по всему опенспейсу, хотя никто не произносит вслух. Ни разу не произнес, но фраза так
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
