– Ты, конечно, умный, но давать ему колбасу – глупо.
Карл посмотрел на нее с удивлением.
– Почему же? Посмотри, как он радуется!
– Если ты даешь ему колбасу, ты не будешь знать, приходит ли он ради колбасы или ради тебя.
– Возможно, всего понемногу.
– Ты не можешь знать наверняка. Меня бы это беспокоило. Я бы не хотела, чтобы домашнее животное прибегало ко мне только потому, что проголодалось.
– Пес – не домашнее животное. По большому счету он уличный, свободная душа. Он приходит, когда захочет. Причины мне знать не обязательно. Некоторые вещи, наверное, лучше оставлять в тайне.
Шаша покачала головой.
– Я бы хотела знать!
– Но Псу так будет лучше. Оставь ему этот маленький секрет.
Шаша наклонилась к Псу, чтобы погладить. Кошка вытянула голову. Шаша была рада, что эта привязанность уж точно не имела никакого отношения к колбасе – только к ее ласке.
* * *
Госпожа Длинныйчулок встретила его в отличном настроении со словами «Поносительные уличные банды!». Она прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться в голос.
– Уверена, господин Кольхофф, в этот раз вы не сумеете ничего придумать. Разве что самое очевидное! – Сегодня ее ботинки были одинаковыми, а вот носки – нет.
Карл почесал затылок. Он чувствовал на себе вопрошающие взгляды госпожи Длинныйчулок, Шаши и даже Пса. В юности он продирался через энциклопедический словарь Мейера – от «Ахена» до «эпендимомы». Это сформировало нейроны в его мозгу, пока он взрослел, и теперь он и сам был как живой энциклопедический словарь.
– Поносительные уличные банды – особо тяжкая форма преступности, которая встречается только в Мексике. Острая пища, типичная для национальной кухни этой страны, зачастую приводит к проблемам с пищеварением. В условиях отсутствия возможности опорожнить кишечник растет гнев. Люди, страдающие от таких проблем, в Мексике по традиции выходят на улицы, чтобы выплеснуть гнев заодно с другими продуктами жизнедеятельности. Особенно те, кто употребляет фасоль. Как правило, коллективная физическая активность помогает достичь желаемого результата в пищеварительном процессе. Как следствие, поносительные уличные банды стали неотъемлемой частью мексиканской культуры и на сегодня считаются элементом фольклора, который находит отражение во многих песнях и ярко описывается в книгах.
Госпожа Длинныйчулок глубоко поклонилась.
– Вы даже очевидному придали такой экзотический поворот!
– Госпожа Длинн… – Шаша вовремя остановилась на полуслове.
– Меня зовут Доротея Хилесхайм. Но ты можешь звать меня просто Тея, все так делают.
Шаша открыла свой альбом и держала свой карандаш (средней твердости, с ластиком на конце) наготове.
– Почему вам так важны опечатки?
– Что ты имеешь в виду?
– Большинство людей их даже не замечает. Я вот тоже. Почему же вы обращаете внимание?
– Тебе говорили когда-нибудь, что ты очень умная?
На Шашином лице мелькнула улыбка гордости.
– Конечно, я знаю. И все-таки это глупо.
– Когда другие это замечают?
– Вы уходите от темы, так ведь?
– А ты еще умнее, чем я думала!
Госпожа Длинныйчулок наклонилась, чтобы говорить Шаше на ухо, но все-таки получилось так громко, что Карл мог разобрать каждое слово:
– Всю жизнь я работала учительницей в начальной школе. Даже несмотря на то, что я больше там не работаю, сердцем я все еще там. От этого так просто не отказаться.
Она снова выпрямилась.
– Как будто профессия вросла в вас?
– Звучит довольно неприятно, – сказала госпожа Длинныйчулок, поморщившись, – скорее как благородный перстень, который никак не можешь снять. Иногда ты чувствуешь его, но чаще всего просто не замечаешь.
Шаша невольно взглянула на морщинистые пальцы старой женщины, на которых застряло немало колец. Наверняка она преподавала множество предметов.
Пока Карл передавал заказанную книгу, Шаша сделала пару заметок. Как только они отправились дальше, она снова заговорила. Очень тихо, как будто госпожа Длинныйчулок могла бы услышать ее через запертую дверь:
– Я сейчас соврала, совсем я не умная.
– Ну что ты. Ты определенно умная. Все ошибаются иногда, но это не значит, что они глупые. Наоборот, так и становятся по-настоящему умными.
– Но я делаю очень много ошибок. Может, поэтому я остаюсь на второй год.
– Тогда тебе нужно учиться.
– Это я знаю. Просто иногда у меня такое чувство, как будто многие вещи не хотят впихиваться в мой мозг, – она стучала кулаком по лбу, пока Карл мягко не обнял ее.
– Есть один простой трюк.
– Ты мне про него расскажешь?
– Тебе нужно больше читать. Это делает ум более гибким, и ты будешь лучше все усваивать.
Шаша задумалась над его словами. Но с какой бы стороны она к ним ни подступалась, они не имели смысла. Многие вещи в Карле и его покупателях не имели никакого смысла. Ей это нравилось.
То, что показывали по телевизору для детей ее возраста, всегда имело смысл, и это было ужасно скучно. Из-за этого ей всегда казалось, что в мире нет никаких тайн, ради которых стоило взрослеть.
За следующим поворотом показался собор. Отсюда он выглядел особенно торжественно со своим большим круглым разноцветным витражным окном, изображавшим двенадцать апостолов, и полутора башнями, устремленными в небо.
Карл перекрестился. Он отвернулся от Шаши, чтобы она не заметила.
– Зачем ты так делаешь? – спросила она. Незамеченным это все-таки не осталось.
Карл вздохнул.
– Я перекрестился, когда увидел перед собой главный портал собора.
– Из-за Бога?
– Нет, это не потому, что я верю. Веру я оставлю тем, кто лучше меня ее понимает. Для меня это дань уважения самой могущественной книге в мире. Она приводила к войнам и к прощению, к великой несправедливости и глубокой любви. Если веришь в силу Слова – а я в нее верю, – нельзя не снять шляпу перед этой книгой. В очень-очень глубоком поклоне. Именно это я и сделал, пусть и в переносном смысле, – он коснулся своей шляпы, – я только шляпу не снимаю. Из соображений безопасности.
– Ты странный.
– И кто из нас странный? Странный человек или девочка, которая всюду за ним ходит?
– Странный человек, конечно!
Карл улыбнулся. Он знал про свою странность, хотя сам ее не чувствовал. Если человек был странным достаточно долго, он становился совершенно нормальным. Хотя бы для себя самого – ему этого достаточно.
