Словом, своим довольным видом золотой дракон частенько раздражал Сххеакка.
Впрочем, в этом не было ничего нового. Ни в том, что Сххеакк был чем-то недоволен, ни в том, что Илидор кого-то раздражал.
Появление Льода Нумера, насколько мог судить Илидор, только добавит Донкернасу проблем – уже добавляет, а вот будет ли от него толк?
– Он использует магию слишком близко к нашей кладке, – говорила вчера Балита, нервно простирая крыло над четырьмя яйцами. – Как ты думаешь, им это не вредит?
Вдобавок из-за Льода сегодня в Айялу выпустили подростков, всех семерых драконышей трёх родов. Льод Нумер развил бешеную деятельность и решил, что ему позарез нужна помощь слышащих воду и ледяных драконов – хотя в день своего приезда, после долгой беседы с эльфами, Льод решил, что от драконов толку уже не будет, они сделали что могли ещё месяц назад, когда водные жилы начали иссыхать. И поскольку взрослых Хороших Драконов отослали из Донкернаса, теперь оказалось, что среди оставшихся есть только один слышащий воду, которому разрешено покидать замок – Уррайстрард – и его маловато для буйной активности Льода. Был ещё старейший слышащий воду Арромеевард, но его выпускать из камеры никак нельзя, дел он натворит таких, что ещё месяц заикаться будут все, а Льод Нумер с визгом сбежит из Донкернаса в свой Хансадарр, и все эльфы этого домена ещё сто лет будут пугать детей огромными бешеными драконами.
Арромеевард был злобной тварью, никто и никогда не мог сказать, чего от него можно ожидать. Этот дракон неустанно изобретал способы вредительства без нарушения данного эльфам Слова, на его совести было не менее десятка важных контрактов, которые Донкернас в лучшем случае не получил, а в худшем – потерпел по ним серьёзные убытки. Арромееварда не любили даже другие драконы, которые обыкновенно сочувствовали самому вредному из своих сородичей больше, чем добрейшему из эльфов. Но только не Арромееварду. Это чудище могло, к примеру, пнуть драконыша из собственного рода, если считало, что драконыш слушает его недостаточно внимательно. Мог рявкнуть на кого-нибудь, столкнувшись в коридоре, и погнаться за ним, злобно хохоча, звеня цепью, вырванной из рук эльфов. Лет десять назад он так пнул Илидора, что тот впечатался лбом в открытую дверь машинной. Арромееварду тут же досталось от стражих эльфов, конечно, но этой истрёпанной туше нипочём были несколько лишних шрамов. Старый дракон хохотал, как ненормальный, и говорил, что золотую шкуру Илидора нужно положить у входа в его камеру, дескать, это его развеселит. С тех пор Арромееварда выводили из его камеры только обездраконив предварительно его маршрут: эльфы решили, что он спятил достаточно сильно, чтобы всерьёз навредить какому-нибудь драконышу. Совсем не выводить из камеры старейшего дракона было, к сожалению, нельзя.
Другие драконы могли б уважать Арромееварда хотя бы за упёртость, поскольку лишь бесконечно упёртое существо способно вредительствовать столетиями, невзирая на кары и наказания, однако Арромеевард действовал скорее из желчной старческой вредности, чем из принципа. И его нисколько не останавливало, если его затеи вредили другим драконам, даже его собственному семейству слышащих воду.
Он ненавидел всех.
С него бы сталось устроить эти самые сложности с водой в Донкернасе, с него бы сталось это сделать хотя бы для того, чтобы насолить эльфам, пусть даже самому Арромееварду и другим драконам пришлось бы потом долго-долго страдать от жажды. Конечно, сил одного дракона, даже очень старого и опытного, не хватит и на десятую часть водоёмов Айялы, даже если бы этот дракон не находился максимально далеко от них, да ещё в камере, гасящей его магию. Но эльфы поначалу всё равно подозревали, что Арромеевард имеет к этому отношение, – просто потому, что старейший слышащий воду дракон был жуткой скотиной. И его нельзя было привлекать для решения каких бы то ни было проблем.
С ледяными всё было не столь бесконечно ужасно, но тоже нехорошо: перед Хшссторгой Льод терялся до оцепенения, и мало кто мог бы его в этом упрекнуть, а Сххеакку нельзя было надолго покидать кладку. Потому эльфам и пришлось подтянуть подростков-драконышей, ещё не умеющих менять ипостась, что было не принято, притом всех семерых сразу: Теландон не счёл бы правильным оставлять в замке двух ядовитых подростков, когда их ледяные и слышащие воду приятели вышли в Айялу. Разлука с привычной стаей плохо повлияет на всех подростков, включая тех, которые должны помогать Льоду, – так сказал бы Теландон, и в соответствии с этим поступил Ахнир. Всякий донкернасский эльф знал, что у драконышей в таком возрасте ещё сильны отголоски обострённой детской тревожности.
Конечно, сами драконы на это могли бы заметить, что эльфы делают всё, чтобы развить у их детей эту самую тревожность, но драконов никто не спрашивал.
Из-за всего этого эльфы нервничали не меньше тревожных драконышей-подростков и каждый миг ожидали какой-нибудь подлянки, но при этом в Донкернасе образовался такой бедлам, что драконышей умудрились оставить без присмотра. В обычное время они должны были ходить по Айяле только под присмотром не менее чем пятерых сподручников и одного мага или учёного. Но когда одновременно нужно организовать отъезд пары десятков драконов, приём питьевой воды, правдами и неправдами добытой в Хансадарре и Варкензее, изыскания Льода Нумера и все обычные процессы до кучи… Словом, получилось так, что три драконыша из семи остались без присмотра, и двое из них немедленно передрались.
Если что-то могло в эти дни расстроить эльфов ещё больше, то этим чем-то определённо была драка между драконами.
И Ахнир Талай определённо был не тем эльфом, который способен воспринять происходящее стойко и взвешенно.
– Что тут было, вашу ёрпыль, драконы подрались?!
Пятна сожжённой ядом полыни и гномьего зева невыносимо смердят тухлыми тряпками. Трава с другой стороны усеяна ледяными иголочками, они уже подтаивают и печально сползают к земле, оставляя слёзные следы на сухой сероватой траве. Там-сям выворочены комья земли. Поверх неё висят в жарком воздухе ленты зеленоватого дыма.
Конечно, тут подрались драконы. Что ещё оставляет такие следы, полёт медоносной пчелы?
Ахнир Талай стоял возле выжженного ядом пятна травы и громко желал знать, кому из драконов нужно надрать чешуйчатую задницу за загубленный гномий зев. За спиной Талая по-медвежьи переминались два сподручника с палками в руках. Илидор, улыбаясь до ушей, наблюдал за эльфами из своего излюбленного укрытия в ветвях старого дерева бубинга. Широкие и толстые густо растущие листья способны скрыть внутри целый отряд золотых драконов, вымахавшая по пояс крапива на десять шагов вокруг дерева надёжно защищает от нежелательных гостей, а в давешней драке Илидор участия не принимал, и это любой дурак поймёт, только лишь взглянув на следы. Потому сегодня у Ахнира Талая не должно возникнуть желания наорать на Илидора или «вырвать к шпыням заросли крапивы вместе с деревом и стащить с него эту наглую чешуйчатую жопу».
Во всяком случае, у Ахнира не должно возникнуть такого желания в большей степени, чем обычно. А обычно корчевать крапиву и стаскивать с дерева чешуйчатую жопу Илидора не разрешает верховный маг Донкернаса Теландон. Собственно, дело было не в Илидоре – Теландон пресекал любые бессмысленные разрушения и не позволял портить драконам настроение без нужды, потому дерево бубинга продолжало стоять где стоит, крапива продолжала расти всё выше и гуще, а Илидор продолжал ухмыляться из ветвей.
