11
Лошадка из года в год одна и та же. Здоровенная, белая. Арни прокатился на ней двадцать один раз подряд и уже пошел на двадцать второй заход.
Карусельщик, скользя между лошадками, пересекает свой аттракцион и спускается ко мне:
— Там друг твой на лошади…
— Ты хочешь сказать, мой брат.
— Ну да… Брат твой, ну… должен это… освободить место. Чтоб другие тоже могли прокатиться. Ты пойми, приятель, белая лошадь у нас самая, это, востребованная.
Смотрю вокруг:
— Возможно; только я почему-то не вижу, чтобы сюда очереди выстраивались.
— А я этого и не утверждаю.
Смотрю на него — одет кое-как, зубы выщерблены, весь в татуировках — и задаюсь вопросом: что он вообще может утверждать?
— Тогда какие ко мне вопросы?
— Я к чему веду: другим, это… нужно хотя бы возможность такую дать. Чтоб шансы у каждого были.
Откуда ни возьмись нарисовался Такер с большим розовым облаком сахарной ваты.
— Гилберт, я тут предложение получил — подхалтурить на водной ловушке. — Отрывает клок сахарной ваты и протягивает мне.
— Спасибо, не хочу.
— А у меня аккурат сегодня плавки под джинсами. Как по заказу, прикинь? И еще знаешь что? В этом году там микрофон есть, чтобы над людишками прикалываться. Аттракцион такой: кидаешь бейсбольный мяч, и если попадешь в красный диск на стенде, Такер провалится в бак с водой. На, держи. — Насильно всучив мне сахарную вату, он чуть ли не вприпрыжку бежит в сторону своего бака.
А я поворачиваюсь к карусельщику и продолжаю:
— Мой брат без памяти полюбил эту белую лошадь.
— Но по правилам…
— Весь год он дожидался этого дня. По большому счету ничего другого ему ждать не приходится.
Арни ездит по кругу, строчит из воображаемого пулемета и выкрикивает:
— Ты убит, Гилберт. Ты убит!
— Приглядись к нему, — говорю; карусельщик приглядывается. — Голова у него необычной формы, тебе видно? — (Он кивает.) — Мой брат был… ну… таким же смышленым, как ты… таким же сообразительным, вплоть до минувшего лета, когда его сбросила лошадь… и несколько раз лягнула копытом в голову… причем белая лошадь… и с тех пор у него… мм… деформирована голова. То, что мой брат катается на твоей карусели, — это его победа над собственным страхом. И ты, сам того не подозревая, сделал ему огромный подарок. Ты подарил ему волю к жизни. Желание восстановиться. Идти дальше.
Протягиваю этому парняге сахарную вату, но он мотает головой — как видно, понял, что она ему в горло не полезет.
— Но сейчас мы сгоним его с этой лошадки, дабы восстановить справедливость по отношению к детишкам… которые вот-вот сюда потянутся. По отношению к ним иное было бы несправедливо, но разве сама жизнь справедлива? Как только аттракцион остановится, я уведу отсюда своего брата. Не волнуйся.
— Ох ты, как же так, — теряется карусельщик. — Нет, не делай этого. Как же так. Господи, да его бесплатно катать надо.
— Но это будет несправедливо…
— Справедливо, несправедливо — забей, — говорит он. — Понимаешь меня? Этот парень, братишка твой… ох ты боже мой. Пусть бесплатно катается. Я так решил. И только на белой лошади. Сколько захочет. — Парняга утирает глаза и берет себя в руки.
Мы смотрим, как Арни заходит на следующий круг и дубасит лошадку, чтобы скакала быстрее.
— Позволь представиться: Гилберт Грейп, а это, — говорю, — мой брат Арни.
— А меня зовут Лесли, — говорит карусельщик и собирается идти в будку — дергать за рычаг, чтобы остановить аттракцион.
— Вот, держи, — протягиваю ему сахарную вату.
— Нет, нам не положено, — отказывается Лесли.
— Очень прошу. Не обижай меня.
Взял.
Через семь бесплатных заездов подхожу к Арни:
— Эй, братишка, ты, как я посмотрю, умаялся тут круги нарезать.
— Не-а.
— Даже у меня голова кружится на тебя смотреть. Пора дух перевести, согласен?
— Не-а.
— Пойдем с тобой полетаем. В воздух поднимемся.
— Не-а.
Пытаюсь сдернуть его с лошади, но он вцепился — и ни в какую. Лесли некоторое время за нами понаблюдал и спрашивает:
— В чем, собственно, загвоздка?
— Мне, — говорю, — нужно передохнуть от этого мельтешения. Нужно в воздух подняться. Воспарить над землей. Понимаешь меня?
— Еще как.
— Вот в этом, собственно, и загвоздка.
— Слышь, есть у меня одна идея! — выкрикивает Лесли, проверяя билет у какого-то мальчонки. — Я за ним пригляжу. Он со мной не пропадет.
Поднимаю вверх два больших пальца и спускаюсь с карусельного помоста — как раз начинается новый заезд. Моего ухода наш дебил не замечает. Глоток свободы, говорю я себе.
Пробираюсь среди аттракционов: тут и «Ракушки», и «Спрут», и всякие подвижные игры, и шатер для бинго. Кругом почти сплошь знакомые лица. Мне говорят «Привет», я отвечаю «Привет». А вот и бак-ловушка, где нынче Такер подхалтурить решил — цепляет прохожих. Пока еще в сухой одежке сидит, но не потому, что мяч бросают одни мазилы, а потому, что никто возле него не задерживается. При виде меня он заводит: «ГИЛЛЛЛБЕЕЕРРРТ ГРРР…» — но я ускоряюсь — только меня и видели.
Подхожу к будочке кассы, отсчитываю ровно семьдесят пять центов за билет. Разворачиваюсь — и вижу пышный начес, который полностью загораживает мне обзор. Скольжу глазами вниз. Бородавка со вчерашнего дня увеличилась; говорю:
— Здравствуйте, Мелани.
— Ты меня избегаешь, да?
— Нет, что вы. Как можно?
— Ты смотрел на меня с карусели.
— Разве?
— Да-да. Я тебе помахала — неужели ты не видел? Как я жестами звала тебя спуститься?
