— И думаю, и знаю, — недавно услышанная сплетня слетела с языка быстрее, чем я оценила её последствия.
— Даже так, — издевательски растянул уголки губ в усмешке и наконец-то отошёл от меня. Попятился назад, отодвинул давно остывший кофе и присел на краешек стола. Вытянул вперёд длинные ноги, руки скрестил на груди, всем своим видом показывая заинтересованность к поднятой мной теме разговора.
— И что же ещё вы успели услышать обо мне такого, что поспешили составить в своей голове на меня плохую характеристику?
— Вы ведёте себя нечестно! — набравшись смелости, выпалила на одном дыхании. — Негласно запрещаете служебные романы, а потом свои же интрижки подчищаете увольнением тех, кто вам поверил.
Нет, я не пыталась его пристыдить или воззвать к совести. Она у Егора Алексеевича явно отсутствовала. Я просто уже не могла успокоиться. Потому что было несправедливо увольнять предыдущую секретаршу за то, что она сумела обратить на себя внимание шефа. Который струсил, когда работа ушла на второй план и служебный роман набрал обороты. Но сейчас он вновь спокойно проверял на мне свои способности в обольщении.
— А вы, София Александровна, ведёте себя так, словно лишились властного контроля и теперь по привычке с задушенным собственным мнением, склонны доверять слухам. Так недолго совсем потерять своё "Я"!
Он очень чётко дал определение тому, что я находясь под контролем Феликса, не имела своего мнения, зависела от его желаний и приказов. Меня действительно настоящей и открытой рядом с Сабуровым никогда не было. Жалкая тень.
Наверное, поэтому сейчас я так противилась и вступала в конфликты с начальником. Хотела снова почувствовать себя живой.
— Зато вашего "Я" всегда слишком много. Вы… — начинала закипать от несправедливости, уже не в состоянии удержаться на месте. Порывисто шагнула к столу, встав напротив Абрамова, как и он скрестила руки на груди. — Приводите на вечер одну девушку, по-дружески гуляете с другой, которая оставляет следы помады на вашей рубашке. А едете домой к третьей. Никак не можете определиться? За тремя зайцами погонитесь, ни одного не поймаете!
— За двумя. Цитируйте правильно пословицу, — словно издеваясь надо мной, уводил тему разговора. Потешался и поднимал сам себе настроения, хотя мне впору было взвыть от его непробиваемости.
— Да, — нервно опустила руки и поправила подскочившие рукава блузки. — За двумя, потому что я абсолютно не претендую быть в списке ваших личных побед. Я хочу просто работать, а не участвовать в интригах.
— Конечно, вам достаточно иметь личную интригу и окружать себя атмосферой загадочности, — с явной издевкой заметил он.
— А разве запрещено законом иметь личную жизнь? — парировала, сверля взглядом начальника. — Я имею право на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну, защиту своей чести и имени.
Я противоречила сама себе. Ведь мной давно были нарушены законы. Заменены документы и придумана кем-то новая легенда обо мне. А я изо дня в день врала окружающим. И пусть эта ложь была во спасение, сути это не меняло.
— А разве запрещено законом иметь детей? И спешить к ним после работы? — внимательно выслушав меня, начал Егор Алексеевич. — Девушка, разговор с которой вы подслушали в машине — моя дочь. И она находится пока не в том возрасте, чтобы сопровождать меня на подобных мероприятиях. И очень надеюсь, что ей ещё долго не придётся вращаться в подобных кругах.
Краска залила щеки, чувство вины снова овладело мной. Как тогда, когда я бестактно завела разговор о жене Абрамова, заставив вспомнить его горечь утраты.
— Простите, — поспешила повинится, рассмотрев счастливый блеск в голубых глазах начальника. Сейчас он явно с нежностью думал о дочери. — Простите. Простите, что поспешила с выводами.
— Да, этого у вас не отнять. Я готов принять ваши извинения, если вы согласитесь на примирительный обед. Согласны таким образом искупить свою вину?
Кабинет я покинула в странном смятении. Как только оказалась в приёмной, устало опустилась на стул и обхватила голову ладонями. Я согласилась на обед с начальником, потому что чувство вины было просто колоссальным. Но нервничала я отнюдь не из-за обеда…
Странный оборот набирала жизнь вдали от Феликса. Словно ещё вчера я была в заточении, а сегодня чувствовала себя окрылённой и свободной. Не могла позволить разрушить своё счастье никому. И раз уж Егор Алексеевич, так жаждал узнать обо мне правду, я всерьёз обдумывала с ним поделиться. Возможно, не сразу, не сегодня и не завтра. Тогда, когда буду готова. Но сделать это было необходимо. Потому что тогда, возможно, он отступится и перестанет ковыряться в этих ненужных ему подробностях. Если он оставит эту тему, Феликс никогда меня не найдёт — я свято в это верила.
— Всего второй день, а её щёчки уже пылают от влюблённости, — просюсюкала Маша, совершенно неожиданно появившись в приёмной. — Ох, Соня, — она театрально закатила глаза. — Не хочешь ты учиться на чужих ошибках! Свои торопишься совершить, да?
В её руке была газета, которую девушка прижимала к бедру. Догадаться о характере визита Маши было несложно. Она тоже прочитала ту статью.
Мои ладони непроизвольно переползли к горячим щекам. Маша была права, я волновалась, только признаваться в этом не собиралась.
— Я неважно себя чувствую, — бросила, резко поднявшись из-за стола. Прошла к кулеру налила стакан воды. Перевела сбившееся дыхание и повернулась к Маше. — Это всё фикция, — кивнула на газету, пытаясь убедить собеседницу не верить статье жёлтой прессы. — Папарацци уже не знают, из чего раздуть сенсацию.
— А фото, скажешь, фотомонтаж? — с улыбкой предположила девушка.
— Да, он самый, — тоже улыбнулась.
Понятно — она мне не верила. Но и не собиралась продолжать допросов.
— Как ты обустроилась? — очень даже любезно сменила тему. Прошлась по приёмной и в итоге опустилась на край стола Тамары Васильевны. — Тебя ещё не пытались столкнуть с лестницы?
— Пока нет. Но вот подобные статейки, явно могут поспособствовать.
— О да, — поёрничала Маша. — Весь рекламный, бухгалтерия, юридический отдел просто гудят с самого утра по твою честь. Даже в кафетерии шепчутся о тебе. Прямо звёздный час.
