Из наставлений профессиональной тещиМакс был зол. Не просто зол, а в бешенстве: вчера Лия показалась ему замечательной девушкой, той, которая стала бы замечательной женой его брату. Умная, не витающая в облаках, понимающая. Ему осталось лишь позавидовать брату – последний шанс и такая удача.
А сегодня в обед Рид позвонил. Сдержанный, механический голос младшенького из динамика браслета сообщил: «Спасибо, но зря я вчера тебя сдернул. Она отказалась от возможности союза со мной». На все расспросы: почему? Чем она аргументировала отказ? А если… Брат предпочел отмолчаться.
И вот сей час Макс с остервенением жал на кнопку звонка. Квартира Лии долго хранила молчание, но упертый аналитик не отступал. Наконец в недрах жилища послышался слабый шум.
– Открой, трусиха! Я знаю, что ты здесь. Нам нужно поговорить, – и он ударил кулаком по дверному полотну.
Панель отъехала и на пороге появилась Лия. В махровом, выцветшем халате, растрепанная и какая-то осунувшаяся.
– Хороший способ вызывать на переговоры: орать и долбиться кулаками…
– Я думал, что вчера мы расстались если не друзьями, но хотя бы… – Макс задохнулся от избытка чувств. – Скажи, зачем ты отказала Риду, даже не попытавшись его узнать? Зачем? У него это была последняя попытка создать семью.
– Заходи, думаю, не стоит говорить о таком на пороге.
Макс молча последовал за девушкой, которая уверенно, повернувшись к нему спиной, пошла внутрь.
В гостиной Лия, сев на кресло, тяжело вздохнула:
– Прости за Рида. Но… я не захотела, чтобы он всю жизнь страдал. Нельзя построить нормальную семью, жена в которой будет любить другого.
– О чем это ты? – Макс, сидевший напротив Малышки, напрягся.
– Какой же ты дурак, хоть и аналитик, – вздохнула Лия, – вчера меня угораздило влюбиться. Причем в тебя!
Последние слова она почти выкрикнула, обняв себя за плечи. Лия сожалела о сказанном, и в то же время с облегчением выдохнула: призналась и самой себе, и Максу. Выдохнув, не глядя на собеседника, чтобы не растерять решимости, продолжила:
– Я решила, что мое согласие – подлость по отношению к Риду. Да и ребенок вправе иметь счастливую семью и любящих друг друга родителей.
– Я… мое… – резко перебил Джигерию Макс, сидевший напротив и напоминавший скрученную до предела пружину. – А меня ты спросить не удосужилась?
– О чем? – на этот раз Лия от такого напора растерялась.
– Хотя бы о том, что ты мне тоже не безразлична.
Плечи Малышки задрожали, а из горла вырвался какой-то истеричный смех:
– Мы двое сумасшедших, абсолютно ненормальных… и даже признание у нас такое же… Никакой романтики, зато злости и досады хоть отбавляй…
Она не успела договорить, а Макс, стремительно поднявшись с кресла, подошел к ней и, неуклюже наклонившись, поцеловал. Жадно. Стремительно. Словно крадя мгновения счастья у судьбы.
А Лия отвечала на каждое прикосновение, каждый вздох. Открыто. Отчаянно.
– Ты выйдешь за меня замуж, – не вопрос, утверждение, прозвучавшее в тишине квартиры, заставило Лию удивленно взглянуть на склонившегося над ней Макса.
– Но…
– Буду считать это положительным ответом.
«Он сумасшедший. Мой любимый сумасшедший», – подумала Лия и уже сама поцеловала Макса.
Месяц спустя
Андроид монотонным голосом зачитал имена брачующихся:
– Согласны ли Вы, Лия Джигерия, взять в мужья Рида Миноса?
Невеста в брючном костюме светло-голубого цвета смущенно улыбнулась:
– Да.
– А Вы, Рид Минос, берете в супруги Лию Джигерию?
Жених кивнул седой шевелюрой и хрипло ответил:
– Согласен.
Бездушная машина, которую не смутило то, что жених в темных очках и выглядит старше своего паспортного возраста, невозмутимо зафиксировала брак.
Когда молодожены вышли из комитета регистрации браков и сели в аэрокар, внутри их с бокалами шампанского поджидал Рид. На его веснушчатом лице плясала довольнющая улыбка: брат наконец-то встретил ту, которая бы его понимала с полуслова, а сам Рид – возможность жениться на любой девушке, правда, под именем Макса Миноса.
* * *
Через девять месяцев в электронном реестре появилась запись: Николас Минос, вес 3254 гр, рост 51 см. Генетичекая карта отклонений не имеет.
Когда танцуют снега
Затяжная осень все никак не заканчивалась. Она, пришедшая в выселок, стоявший на пограничье Озерного края, едва заалели рябиновые гроздья, сначала танцевала по улицам в золотом кленовом платье. Потом вальсировала по тротуарам с охрой осины и дубовым опадом цвета коньяка, а когда надежно укрыла землю листвой, то принялась плакать о своей нелегкой доле.
И чем дальше, тем осенние слезы были все горше, а их самих – все больше. Вот и сейчас она стучалась в слюдяное окно дождем, а в вытяжной трубе пели заунывную песню застенчивые духи ветра.
Вивьен, откинув тугие льняные косы назад, выпрямила спину, взяла в руки ступку и начала растирать в чаше кашицу из листа бузины. Как уверял дланник на проповеди в конце той седьмицы, сегодня должен был быть первый день зимы. Но то – слова слуги Пресветлого. А на деле – осень не торопилась уступать свои права.
Так уже было всегда, сколько Вивьен себя помнила. Праздник белого снега остался лишь в сказках стариков. Те, пригревшись у печей, рассказывали о белых пушистых сугробах, узорах инея на морозном стекле, о ярких звездах и морозе, что заковывает реки в хрустальные берега.
Увы. Нынешняя реальность была такова, что осень из золотой превращалась в слякотную, с дождями и белой крупой, что таяла, не успев улечься на землю. Оттепели сменялись морозами, но земля оставалась голой.
Вокруг царствовал холод, простуды, теплые кушаки и серость. Серое небо. Серая земля под ногами. Даже воздух был словно пропитан этим цветом.
И так до весны, когда с березнем в выселок приходили грозы, и в гости начинал заглядывать южный ветер.
Вивьен передернула плечами, поправляя начавшую сползать шаль. Сегодня она не пожалела дров на прокорм огня в печи: уж больно в их травной лавке было холодно. Да и заходили сюда сейчас постоянно: то за настойкой от кашля, то за порошками от ревматизма, то за отварами, что сбивают жар. Дверь то и дело отрывалась, впуская новых посетителей, то закрывалась за их спинами, когда очередной покупатель, ухватив лекарство, спешил покинуть лавку травницы и ее внучки.
Старую знахарку, старуху Ульрик, в городишке побаивались и предпочитали обходить стороной ее дом, что приютился на отшибе. Но несмотря на то что, глядя на сгорбленную травницу, в кармане сворачивали кукиш, ее уважали. Потому что побаивались и знали: придет зима и некому, кроме старой карги, будет вылечить горожан.
