Прочие старейшины тоже отсылали своих: кто уже уехал, кто еще только собирался. Оставались мужчины и парни, достаточно взрослые, чтобы держать оружие. Тронулись целым обозом: к дубовицкой родне отправили домочадцев все трое сыновей старого Витонега, а заодно и родичи Милорады. Два стрыя, Хотонег и Воинег Витонежичи, имели по трое-пятеро детей — и еще совсем юных, и уже обзаведшихся своими семьями; вместе с потомством и домочадцами вуев Рановида, Свеньши и вуйки Велерады набралось голов с три десятка. Маленькие дети плакали, постарше — гомонили, носились взад-вперед вдоль дороги, гоняясь друг за другом. Этим все было нипочем, они даже радовались приключению. Женщины то жаловались и причитали, то вдруг принимались утешать одна другую, чтобы не накликать беды.
Из Ладоги ехали медленно: на юг тянулись пешком, верхом и с волокушами беженцы из ближайших селений, гнали с собой еле-еле бредущий скот, а навстречу торопились мужики, спешно созываемые с ближайшей округи — кто с топором, кто с копьем, некоторые с луками. Лица у всех были суровые. Хвалинка, вытирающая слезы и шмыгающая носом, наконец замолчала и брела рядом с волокушей, на которой сидела ее хворая старая свекровь. Дивляна шла рядом с Веснавкой, внучкой стрыя-деда Братомера и своей лучшей подругой; девушки часто оглядывались, ловя ухом звуки позади, и все казалось, что тишину вот-вот могут разорвать крики, вопли, рев боевых рогов, звон оружия…
Двигаясь вниз по течению Волхова, за первый день одолели едва половину обычного перехода и не сумели даже миновать пороги: женщины, старухи, дети ползли еле-еле, то и дело останавливаясь отдыхать. До порогов, возле которых стоял Дубовик, добраться засветло не успели, приходилось ночевать под открытым небом. В сумерках остановились, выбрали широкую поляну между Волховом и лесом. Подростки принялись рубить опорные шесты для шатров, лапник на подстилки, дрова, причем Вздора и Велерада махали топорами так, что племянники не могли за ними угнаться. Поставили шатры, из тех, что Домагость использовал во время торговых поездок. Челядинки, взяв ведра, полезли, охая, с высокого берега вниз за водой. Вскоре запылал костер, и все свободные от насущных забот ладожане жались к нему: холод весенней ночи пробирал до костей, несмотря на теплые овчинные кожухи. В котле сварили кашу, в которую бросили немного копченого мяса, и старшая Хотонегова невестка, Прилепа, морщась от дыма, черпаком на длинной ручке разложила варево по мискам.
— Лучше у костра ложитесь, замерзнете в шатрах! — уговаривал женщин Войнята.
— Я буду у костра! — тут же согласился Витошка.
— И я! — вслед за ним закричала Велеська.
Дивляна и Яромила все-таки легли в шатре: какая-никакая, а крыша. Хвалинка устроилась между ними, на самом теплом месте, и все причитала шепотом: а ну как в это самое время ее муж, может быть, сражается с русью и его убива-а-а-ю-у-ут! Дивляна тоже долго не спала, ворочалась на жесткой кошме, пытаясь найти положение, чтобы ничего не давило в бок. В сумерках шатер поставили так неудачно, что ноги у них оказались выше головы: заснуть не получалось, пока Дивляна наконец не переворошила на ощупь пожитки, сделав изголовье повыше. На душе у нее тоже было смутно. Что там сейчас, в Ладоге? Как отец с дружиной, как мать и Никаня?
— Небось уже родился кто-то, — шепнула Яромила, и Дивляна отметила про себя, что они с сестрой опять думают об одном и том же. — Хоть знать бы, мальчик или девочка.
— А если девочка, то как назовут, как ты думаешь?
— Радогневой назовут, что тут думать? Это же будет первая девочка, что у нас в доме родится, с тех пор как бабка померла.
— А если мальчик?
— Может, Добромер… Или Благолюб, если считать, кто последним помер. Не знаю, там как отец решит.
Перебирая имена дедов и прадедов, которых только что поминали на Родонице, Дивляна задремала, но по-настоящему поспать не удалось. От ночного холода лицо леденело, и приходилось натягивать на голову кожух. Едва увидев, что за пологом шатра забрезжило, и услышав, как кто-то возле костра стучит топором по дереву, Дивляна тут же завозилась, выбираясь из-под одеял и овчин: казалось, что на свету теплее!
Умываться ледяной водой никто не захотел, быстро сварили кашу и снова тронулись в путь. Но проехали немного, потому что Гладыш, парнишка из Хотонеговой челяди, приложив ладонь ко лбу и вглядевшись вперед, вдруг воскликнул, обернувшись к Войняте:
— Вроде едет кто-то!
— Кто? — Войнята подошел ближе. — Я не вижу.
— Да вон, по реке навстречу.
— По реке?
— Лодьи, четыре вижу… пять…
— Что там? — К ним приблизилась Дивляна. — Ой, я вижу лодьи! Кто же это?
— А это Творинеговы до Дубовика раньше нас добрались, и дед Хотимыч воев уже собрал!
— Уж больно быстро они снарядились! — не поверил стрый Войнята.
— Да и маловато больно, — подхватила Вздора, прикрывая рукой глаза от солнца. — Да парни, вишь, все молодые, будто не воевать, а жениться едут!
Она была права: в двух лодьях сидели с два десятка молодых парней, но никакого товара, кроме обычных припасов и большого котла, с ними не было. Для ополчения одних даже Вельсов их было маловато: Вельсы обслуживали пороги, помогая торговым гостям переправлять товары и лодьи, и в иное лето зарабатывали достаточно, поэтому в городке жило немало людей.
— Спросить, что ли? — предложил Селяня, пятнадцатилетний Хотонегов сын. Для будущей битвы отец оставил с собой двоих старших, а Селяню, посчитав слишком молодым, отослал с женщинами. Надо сказать, что парень не страдал из-за этого и не дулся, что-де его держат за маленького, а усердно старался заботиться о женщинах и приносить пользу, чем доказал, что и в самом деле уже взрослый. — Э, стрыюшко, а ведь я вон того парня уже видел!
И он показал на кого-то в передней лодье. Спуститься здесь к воде было бы нелегко, но поверх ивовых и ольховых зарослей на склоне людей в лодьях было видно довольно хорошо.
Рядом ахнула Дивляна, а одновременно с ней и Яромила воскликнула:
— Да и я его знаю! Это же Вольга, плесковский княжич!
Все разом загомонили, замахали руками плывущим; те махали в ответ, поднимая головы.
— Ты ли это, Волегость Судиславич? — крикнул Войнята, прищурившись.
— Это я, Волегость, сын Судислава плесковского! — подтвердил снизу знакомый голос. — А здесь кто?
— Тут я, Воинег Витонегов сын, из Ладоги. Здоров будь, Волегость Судиславич! Куда направляешься? Или уже прослышал о нашей беде?
— О какой беде?
Лодьи подошли к берегу и остановились; гребцы придерживались за ветки низко растущих кустов.
— Русь идет из Нево-озера! Не то пять, не то четыре корабля, говорят. Вал-город разграбили-разорили, воеводу Хранимира убили самого! Прямо в самую Родоницу. Домагость войско собирает, а баб с ребятишками и челядью в Дубовик к родне нашей послал.
— И… Домагостевы домочадцы с тобой?
