Книга Теория убийства - Эндрю Мэйн

Проходя мимо рядов пустых кресел в терминале аэропорта, я продолжаю думать о Маркусе и Эмерсоне. В частности, о том, как один несчастный случай смог так повредить мозг Эмерсона, что превратил совершенно нормального человека в монстра. Это изменение не было плавным и постепенным. Резкий срыв, после которого он стал совершенно другой личностью, или по крайней мере освободил ту часть личности, которая есть в каждом из нас и только и ждет малейшего раздражителя, чтобы броситься в атаку.

Джо Вик и Ойо были устроены совершенно иначе – оба прекрасно контролировали свои порывы. Именно это и позволяло им оставаться в тени долгие годы. Эмерсон и Маркус действовали под влиянием секундного импульса и были пойманы вскоре после первого убийства, по крайней мере насколько нам известно.

Опасно полагаться на первое и самое очевидное объяснение, которое дает популярная психология. В 1990-м, когда кривая жестоких преступлений резко пошла вверх и либералы, и консерваторы заговорили о новом типе преступников. Так называемые суперхищники были детьми, которые присоединялись к уже известным бандам и начинали продавать наркотики, совершать грабежи и убийства с невиданным раньше размахом. По крайней мере так говорили. А еще этим термином заменяли словосочетание «черные подростки». Но, несмотря на страшные прогнозы, эти дети – так называемое жестокое поколение – выросли и стали поколением, совершившим меньше всего преступлений с 1960-х. Суммарно суперхищники оказались менее жестокими, чем представители предыдущего поколения, которые предлагали сажать их в тюрьму чуть ли не с рождения. Как представитель несостоявшихся суперхищников, я все еще жду извинений.

Несмотря на несостоятельность идеи о суперхищниках, а также несбывшихся пророчеств о следующем поколении крэковых наркоманов, тенденции культурной и естественной среды, обуславливающие усиление агрессивного поведения, все же существуют. Мне доводилось читать убедительные исследования, в которых говорилось, что представители того самого поколения, чьи дети так и не стали суперхищниками, сами в свою очередь провели детство и юность, подвергаясь действию различных соединений свинца, который тогда использовался повсеместно – от газетной краски до обоев. Это, предположительно, повлияло на их поведение, приводя к повышенному уровню агрессии в семьях и сообществах. Корреляция – это еще не причинно-следственная связь, но и ее нельзя оставлять без внимания.

Именно поэтому я не могу полностью отмести вероятность существования какого-то фактора окружающей среды, повлиявшего на Маркуса. Это очень трудно доказать. Некоторые факторы влияют слишком тонко, чтобы их было легко определить. Прямо сейчас мой желудок говорит, что я голоден, и мне совершенно необходимо шоколадное печенье с ореховым маслом из закрытого магазинчика. Причем я не уверен, что именно генерирует нервный импульс – мой мозг или триллионы бактерий в желудке, которые научились управлять моими дофаминовыми рецепторами. Да, они и такое могут. В некоторых исследованиях приводятся пугающие данные о том, что некоторые виды ожирения могут быть вызваны не генетическими сбоями, а микробами, которые заставляют нас есть вредную калорийную пищу. Да, я в курсе, что иногда очень хочется списать нашу лень и дурной выбор на обстоятельства или гипотетического внешнего виновника, однако постоянно растет количество известных болезней и шаблонов поведения, которые вызваны механизмами выживания тех микросуществ, что живут внутри нас.

А то, что человеческое тело, в свою очередь, представляет собой среду обитания миллионов других существ – многие из которых глубоко чужды нам генетически – и экосистем, известно уже давно. Уже больше ста лет мы всерьез подозреваем, что митохондрии в клетках нашего тела когда-то были отдельными организмами. Союз первых эукариотов и древних бактерий оказался настолько эффективным, что благодаря ему возникло огромное множество организмов – от простейших губок до велоцирапторов. Тем самым природа как бы показала, что не важно, откуда берется хорошая идея, если она помогает выживанию вида.

Другие доказательства межвидового взаимопроникновения можно найти, изучая все странности и нелогичности в строении ДНК, которых не должно было быть, развивайся все живое по четким и понятным правилам. В нашем геноме есть фрагменты, доставшиеся нам от вирусов, которые нас когда-то заразили и ухитрились прописать куски своего кода в программу хозяина. Именно поэтому я не особо боюсь потенциального восстания машин. Наш генокод все равно где-нибудь да останется, пусть даже в файле с пометкой «При обнаружении немедленно уничтожить».

Я сажусь напротив девушки в толстовке Техасского университета. У нее на коленях котенок, с которым она играет. Котенок черепаховой окраски, и я пытаюсь разглядеть в его поведении элементы «черепаховости», на существовании которых настаивают владельцы кошек такого окраса. Я улыбаюсь девушке, стараясь при этом не выглядеть маньяком. Она улыбается в ответ. Раздосадованный паузой в игре котенок пытается оцарапать ей подбородок.

Интересно, как котенок воспринимает хозяйку? Как маму-кошку? Большого товарища по игре? Или как-то совершенно иначе, для чего в человеческом понятийном аппарате нет аналога? Вовсе не факт, что все кругом легко классифицировать. Конечно, природа долгое время воспитывала в нас инстинкты и безусловные рефлексы, однако иногда мы вырабатываем странные новые отношения с действительностью. Звук стиральной машинки помогает некоторым детям заснуть, определенная песня вдруг придает нам сил и всегда поднимает настроение. И хотя мы пытаемся объяснить такие отношения и дать им имена, на базовом уровне получается, что некоторые вещи или события просто активизируют определенные наборы нейронов. Например, кишечные бактерии отчетливо говорят мне: «Разбей стекло и сожри уже это печенье с арахисом».

Котенок зацепляется когтем за толстовку девушки, и она пытается его успокоить.

– Успокойся, Илон!

Это интересно. Самцы черепаховой окраски встречаются чрезвычайно редко.

– У вас кот, не кошечка? – спрашиваю я.

– Нет, это кошка. Нашла ее в Остине на научном фестивале после выступления Илона Маска, решила, что это подходящее имя.

И пока я наблюдаю за шкодливой Илон, одновременно пытаясь переубедить триллионную армию бактерий, что не стоит прямо сейчас громить магазинчик и жрать все шоколадное печенье, что там осталось, мне в голову приходит мысль. Это шальная идея, но тем не менее у меня появляется ощущение, что кусочек головоломки, который все время лежал перевернутым и никуда не подходил, со щелчком встал на место. Я звоню Николсону.

– Доктор Крей? Что случилось?

– У вас есть телефон юриста Маркуса? Можете дать? – начинаю тараторить я.

– Да, могу спросить у коллег. А что происходит?

– Нужно убедить его как можно скорее сделать МРТ.

– Зачем? Что случилось?

– Пока не уверен, но если моя догадка верна, то ответы нам нужны прямо сейчас. Другие люди могут быть в опасности.