— Сеньор Дайер еще не приехал.
Тони встретил это известие с ледяным молчанием. Потом извлек из кармана зубочистку и поковырял ею в прохудившемся коренном зубе. Обтерев зубочистку сзади о штаны и убрав назад в карман, он изрек:
— И что же, черт побери, нам теперь делать?
— Я буду ждать здесь. Уверена, он скоро будет дома. Рудольфо сказал, что он должен вот-вот вернуться. Вы можете подождать здесь или оставить мне свое имя и адрес и ехать назад в Сан-Антонио. В любом случае я прослежу, чтобы вы получили свои деньги.
Не отдавая себе в этом отчета, Селина заговорила тоном ее бабушки, и это удивительным образом сработало. Тони покорился судьбе. Еще пару секунд он чмокал языком, посасывая больной зуб, а потом объявил свое решение.
— Я тоже подожду. Но не здесь. В отеле.
В отеле можно разжиться коньячком, подремать в такси в тени дерева. Уже половина третьего — самое время для сиесты.
— Когда сеньор Дайер вернется, вы придете и позовете меня.
От облегчения Селина готова была его расцеловать, но она ограничилась кратким: «Да, я так и сделаю», а затем, заметив его подавленный вид, добавила:
— Очень жаль, что так получилось, но я вас уверяю, все будет в порядке.
Тони картинно пожал плечами, вздохнул и пошел назад к своей машине. Они услышали, как он завел мотор и двинулся вверх по холму к отелю Кала-Фуэрте. Селина подумала: «Бедный Рудольфо!» — и повернулась обратно к Томеу.
— Я останусь здесь, — сказала она.
Он нахмурил брови.
— Usted aquí.
— Да, здесь. — Она ткнула пальцем в пол. Томеу понимающе усмехнулся и пошел в дом за своими корзинами.
— До свидания, Томеу, и спасибо тебе.
— Adiós, сеньорита.
Он ушел и Селина осталась одна. Она снова вышла на террасу, напоминая себе, что ждет своего отца, однако в это сложно было поверить. А вдруг он сразу поймет, кто она такая — еще до того, как она скажет ему? А если не поймет — как ему сказать?
Жара усилилась. Лучи солнца пробивались сквозь легкий навес над террасой. Селина подумала: ей никогда в жизни не было так жарко. Чулки, кожаные туфли, шерстяное платье — оставаться в них дальше было невыносимо. Одежда больше не казалась удобной; у Селины возникло чувство, что она сойдет с ума, если немедленно не освободится от нее.
Бабушка настаивала на том, что чулки необходимы даже с летним платьем, а на руках обязательно должны быть перчатки. Настоящую леди всегда узнаешь по перчаткам. И разве можно выходить на улицу без шляпки!
Но бабушки уже не было в живых. Селина любила ее и очень скорбела, но бабушка умерла и больше не могла диктовать ей свои правила, внушать свою точку зрения. Селина была одна, в доме своего отца, в тысяче миль от Куинс-гейт и могла делать все, что ей заблагорассудится. Она вошла в дом, сбросила туфли, стянула с ног чулки, и, ощущая приятную прохладу и наслаждаясь свободой, отправилась на поиски пропитания. В холодильнике лежало масло; она намазала немного на кусочек хлеба, взяла помидор и бутылку минеральной воды. Она устроила пикник на террасе, примостившись на краешке стены и наблюдая за лодками в гавани. После еды на нее навалилась сонливость, но ей не хотелось, чтобы ее обнаружили спящей, — допустить это было бы очень неосторожно с ее стороны. Надо усесться на что-нибудь жесткое, неудобное, тогда она не заснет.
В конце концов она вскарабкалась по лестнице на галерею и расположилась — вроде бы достаточно неудобно — на верхней ступеньке. Через пару минут громадная белая кошка тоже прокралась домой с солнечной террасы и поднялась наверх, где после долгой церемонии мурлыканья и переступания с лапы на лапу свернулась клубком у Селины на коленях.
Стрелки часов медленно двигались по кругу.
5
Фрэнсис Донген сказала:
— Не понимаю, зачем тебе уезжать.
— Я же сказал, мне нужно покормить Жемчужину.
— Жемчужина прекрасно поест сама. Вокруг твоего дома валяется столько дохлой рыбы, можно целую армию котов накормить. Ты вполне можешь остаться на ночь.
— Дело не только в Жемчужине; там же еще Эклипс…
— Уверена, что шторм не нанес яхте никакого вреда.
— Но я в этом не уверен, и плохая погода, кажется, возвращается…
— Все ясно, — отозвалась Фрэнсис, потянувшись за новой сигаретой. — Раз ты не в настроении, лучше действительно уезжай.
Много лет назад, в Цинциннати, штат Огайо, когда Фрэнсис была еще маленькой девочкой, мать сказала ей, что лучший способ удержать мужчину — создать у него иллюзию полной свободы. Не то чтобы их отношения дошли до стадии, когда ей надо было удерживать Джорджа Дайера, пока что она его даже не заполучила, но Фрэнсис знала толк в любви и была готова немного подождать.
Она сидела на крошечной террасе своего дома, расположенного высоко на холме в старой части Сан-Антонио. В нескольких сотнях ярдов от нее вздымался ввысь древний собор, а ниже раскинулся лабиринт тесных мощеных улочек, узких высоких домиков, бесконечных веревок со стираным бельем, закрепленных на старинной крепостной стене. За стеной начинался новый город: широкие улицы, обсаженные деревьями площади, а дальше гавань, в которой покачивались на волнах местные рыбацкие шхуны, стройные белые яхты с высокими мачтами и единственный пароходик, только что завершивший свой еженедельный рейс из Барселоны.
Она оказалась в этом очаровательном городке два года назад — приплыла на роскошной яхте с богатыми друзьями-американцами. За два месяца плавания их компания настолько ей осточертела, что когда они все вместе сошли на берег, чтобы побывать на какой-то вечеринке, Фрэнсис на яхту так и не вернулась. После трехдневного загула она очнулась со страшным похмельем в чужой постели и узнала, что яхта и все, кто был на ней, уплыли без нее.
Фрэнсис это ничуть не обеспокоило. Она успела перезнакомиться с кучей новых людей; она была богата, дважды разведена, дома ее ничто не держало. Сан-Антонио подходил ей идеально. Тут селились художники, разные иностранцы, писатели и хиппи, так что Фрэнсис, которая когда-то прожила несколько месяцев с артистом-неудачником в Гринвич-вилледж, чувствовала себя на острове как дома. Вскоре она нашла этот особнячок, и когда хлопоты с обустройством на новом месте остались позади, решила, что пора себя чем-нибудь занять. Ее выбор пал на художественную галерею. В городе, где полным-полно художников и богатых туристов, галерея должна была приносить немалую прибыль. Она приобрела близ порта здание, в котором раньше находился рыбный рынок, переоборудовала его и взялась за дело с хваткой, унаследованной от отца и обоих бывших мужей.
Фрэнсис было под сорок, однако годы никак не сказывались на ее внешности. Она была высокая, очень стройная, по-мальчишески загорелая, со светлыми волосами, которые вились непокорными кудряшками, и обходилась совсем небольшим гардеробом, состоявшим из подростковых одежек — узких брючек и рубашек, а бикини ей заменяли связанные между собой носовые платки. Она не выпускала изо рта сигарету и отдавала себе отчет в том, что слишком много пьет, однако жизнь — большую часть времени и особенно этим утром — все равно казалась ей прекрасной: именно такую она всегда хотела.
