А сегодня...сейчас...затолкала поглубже не успевший очухаться стыд, выдохнула и, не разрывая взглядов, расстегнула комбинезон. Позволила ему стечь на пол по моим ногам, вышагнула из штанин и, оставшись в одной футболке и простых трусиках, оттиснула плечом Стаса, явно не ожидавшего от меня ничего подобного, обхватила ручку двери.
— Вот она я, доступная для тебя всегда и везде. — Распахнула двери, бросив через плечо: — Согласно договору.
И прежде чем Стас успел опомниться, рванула в молочные сумерки парка аттракционов.
Глупо? О да. Но я в своей жизни не совершала ни одной глупости. Я вообще ничерта не совершила стоящего. Разве что Даньку родила.
При мысли о сыне под кожей растекалось тепло.
Он звонил днем, спрашивал, как я вчера добралась домой. Улыбаясь заботе своего большого мальчика, ответила, что все прекрасно и его друг никому не дал меня в обиду. Правда после упоминания Стаса Данька долго молчал, чего за ним никогда не наблюдалась. А потом и вовсе заявил, чтобы я разводилась с отцом. И надолго выбил меня из колеи этими словами. А на вопрос, с чего вдруг такие заявления, ответил просто: «Я никогда не видел, чтобы ты так смотрела на отца, как на Стаса…»
А я никогда не чувствовала себя настолько живой.
Никогда не была простой глупой девчонкой, наслаждающейся жизнью.
Жила по строгому расписанию, всегда под прицелом: ни шагу без разрешения. Я из дома выйти не могла без отчета: куда, зачем и как надолго. И не приведи Господь пойти не туда или опоздать на пять минут, сразу шквал обвинений. Плохая жена, отвратительная мать, мечтающая сбагрить своего ребенка бабушке с дедушкой.
«Это твой крест, — слышу голос мужа. — И тебе его нести, так что будь добра закрывай спальню на ключ и не смей вешать малого на мою мать».
Остановилась, тяжело дыша. Запрокинула голову, смотря в расчерченное отгорающим солнцем небо. Теплый ветерок ласкал бедра, забирался под футболку, щекотал шею. И возможно эта глупость – мой протест против себя самой. Возможно. Но именно сейчас я чувствовала себя свободной и счастливой. Настолько, что хотелось кричать во все горло и смеяться до слез. Просто жить, отпустив на волю.
Горячие ладони обожгли живот сквозь футболку. Рвано выдохнула и едва не задохнулась от его аромата, такого дерзкого, горько-пряного. И такого родного, что хотелось только им и дышать. пропитаться им, как бисквит кремом, который этот нахал мечтал слизывать с меня.
— Провоцируешь? — хрипло, губами прихватывая мочку уха.
Качнула головой, в последнюю секунду проглатывая опрометчивые слова. Но они как назойливые пчелы, жужжат в висках, щекочут нервы.
— Ты хоть представляешь, как сейчас выглядишь, Ева? — зло, до боли сжимая бедра, вжимая меня в себя так, что я чувствовала его эрекцию. Выдохнула, а по коже табуном мурашки жалили, что назойливые пчелы. И там, где его пальцы сдавливали бедра – жгло нестерпимо.
— Как? — хрипло, потому что в глотке – пустыня Сахара без намека на спасительный оазис, а в крови чистый адреналин, сжигающий здравый смысл.
Слышу, как Стас втянул носом воздух. Как нервно сглотнул и потерся носом о мою шею. Замерла, предвкушая его ответ.
— Как конфета для диабетика: и хочется, и колется, но нельзя, потому что сдохнешь, едва попробуешь. Вот только я уже не жилец, Бабочка.
Сглотнула и развернулась в его руках, утопая в космическом взгляде, на дне которого кружили черные смерчи. Ладони скользнули по спине, плавя позвонки, зарылись в волосы на затылке. Облизнула вдруг пересохшие губы, приковывая к своему рту все внимание Стаса.
— Блядь, Ева, у тебя рот грешницы. Чистая похоть.
Надавил большим пальцем на нижнюю губу. И я послушно впустила его в свой рот.
О нет, Стас, ты даже не представляешь, насколько я девственна именно там. И что тебе вряд ли привалит счастье в виде утреннего минета.
Но его палец нырнул внутрь, прошелся по языку. И меня таким мощным разрядом прошибло, что я вцепилась пальцами в его плечи, с изумлением уставившись в его полыхающие страстью глаза. Сомкнула губы вокруг его фаланги, утягивая в жаркий плен. Кончиком языка постучала по мягкой подушечке и втянула, как самый сладкий леденец.
— Бляяядь, Ева… — выдохнул, оцарапывая кожу о мои зубки. — Хочу твой язычок на своем члене. Хочу загнать тебя в рот по самые яйца…Хочу, Ева. Как же я хочу трахнуть твой грешный рот.
А меня трясло от его слов и между ног пульсировало так сладко, что хотелось того же. Хотелось узнать, какой он на вкус. Поласкать язычком, а потом вобрать его как можно глубже и почувствовать судорогу его оргазма в своем горле. Хочу, чтобы он стал спасительным оазисом в моей выжженной пустыне.
— Но я не могу, — процедил сквозь зубы. — Я конечно мудак, но я обещал тебе свидание.
— Плевать, — прошептала, не узнавая собственный голос. Не узнавая саму себя.
Но мне тридцать семь. У меня взрослый сын и я имею права получить от жизни как можно больше удовольствия. Наверное, теперь я могу хоть немного пожить для себя. В это мгновение. В эту самую секунду, когда Стаса смотрел так, будто на него рухнул небосвод. Но самый мощный удар я оставила на сладкое. Перехватила его за руку и потащила туда, куда зареклась подниматься еще в детстве: на чертово колесо.
А перед самой кабинкой замерла и выдохнула, заливаясь румянцем.
— Только я не умею.
Да, мне тридцать семь, у меня взрослый сын и двадцать лет брака за плечами. Но я ни разу в своей жизни не делала минет. Попыталась однажды, но едва коснулась губами члена мужа, как меня вырвало. С тех пор при мысли об оральных ласках меня мутило. Да и муж не настаивал больше.
Но Стас, кажется, не понял. Замер, вздернув свою нереально тонкую бровь, идеальную и без намека на серьгу. Наверняка даже следа не осталось за десять лет.
Ты повзрослел, Стас, и так никогда и не надел мой подарок.
Взгляд невольно упал на широкое запястье в манжете рубашки.
Когда-то давно на его запястьях болтались причудливые фенечки. Он любил украшения и никогда не считал их чем-то постыдным или девчачьим.
Стас Беляев…всегда такой. Он делал все, что хотел. Всегда плевал на правила и никогда не позволял никому насмехаться над собой. И если ему нравилось носить браслеты – он их носил. Если он хотел «пробить» бровь – он просто шел в салон. Он приручал мир, чтобы заставить его играть по своим правилам. И всегда выделялся из толпы.
Когда-то давно я подарила ему золотой браслет ручной работы, за который отдала все свои сбережения: тройное плетение и узкая пластинка с гравировкой. Красивый, он бы идеально смотрелся на его запястье. Но я уверена, что он так и остался на ручке той двери. И обида так не вовремя скрутила сердце.
— Ева, — позвал, напряженно всматриваясь в мое лицо. И…потер правое запястье.
Поймала этот жест и не отпускала. Он всегда ненавидел часы, но на смуглой коже светлела тонкая полоска, словно там что-то носили. Сглотнула.
