Что же я сделала не так, раз жизнь моих родителей превратилась в то, во что она превратилась? И как мне стать счастливой, находясь в постоянном осадном положении? А разве счастье — это не то, что каждый родитель желает своему ребенку? Я стояла в стороне и глотала горькие слезы, видя, как молоденькая шлюшка окучивает моего единственного сына, и за грудки удерживала мужа от серьезного мужского разговора с сыном, потому что был пусть один, но все же шанс, что они любят друг друга и каким-то образом будут счастливы. Нет, вру…
Я дала сыну выбор — остаться в Питере или уехать учиться в Корк. Он выбрал Ирландию. Видимо, в тот момент Миша сам пришел к мысли, что такая девка ему не нужна. Сам — и это главное. Теперь меня от любого шага удерживают расстояния. Пусть Миша будет счастлив, пусть… И я буду счастлива. Пусть даже назло своей матери. Что собственно и делала, кажется, последние двадцать три года… Нет, прямо с тринадцати лет, как только увидела будущего мужа на больничной койке. Иудеи считают, что до тринадцати лет за грехи детей отвечают родители, а после — уже сам человек начинает платить по счетам. Вот пусть моя любовь будет моим грехом, а не моей мамы, до сих пор считающей, что она не доглядела, не уберегла дочь… Да, после третьей стопки она всегда так говорит, поэтому я с собственной матерью не пью. Уже давно. Вот отец, сколько бы ни выпил, говорит одно и то же: что у него самый лучший зять. И не поймешь, умело врет или правда так считает.
Тело вот мое безбожно врало, что ногам следует отдохнуть, хотя на моей виртуальной карте стояло пока всего две галочки. Античный театр, отгороженный от любопытных глаз стальным строительным забором, — его перестраивают, наверное, под театральные нужды города — не отнял у меня больше десяти минут. Оттуда я вообще бежала, потому что со мной попытался заговорить какой-то бомж, а если у него даже было определенное место жительства, то в нем явно отсутствовали душ и стиральная машина. А у меня в финском доме не было посудомоечной машины, но звонить мужу еще рано. Не стоит нарываться зря.
И все же гулять в незнакомых туристических местах одной — хорошо, если это безопасно. Никто не дышит в спину, не спрашивает: ну, ты все уже посмотрела? И главное — не говорит, что все это нужно только маме. Пусть так… Но если вам нужна мама, то будьте любезны хоть немного поднимать свой интеллектуальный уровень выше жратвы и футбола. Слабо? Маме нужно на выставки, маме нужно в театр, маме нужно к еще одному магическому камню… Да, маме нужно. Намного хуже, когда маме не нужно ничего, кроме одного — чтобы ее оставили в покое. Хотя порой именно это ей и нужно.
И сейчас я упрямо убеждала себя в том, что счастлива, спокойно читая стенды, плетясь по городу нога за ногу, довольствуясь одной лишь водой, не заглядывая в каждую встреченную «эладерию» за новой порцией мороженого, чтобы пережить очередной камень, к которому продают билеты. Да, так мы путешествовали много лет втроем, и я уже безумно скучаю по тем временам. И, честно, купила бы Мишке ведро мороженого, чтобы они с папой заморозили себе все, что только можно и нельзя, если бы это отмотало время годков так на десять. Хотя бы…
Нет, я не ною, я счастлива… Я улыбаюсь древним камням и радуюсь, что не живу в колониальную эпоху, не дергаюсь на бряцание легионерского оружия, не шарахаюсь от несущихся мимо колесниц, не становлюсь чьим-то трофеем, потому что мне не довелось родиться с римской кровью… И все же, в пустых длинных коридорах и каменных коробках, некогда служивших денниками, мне хорошо — здесь царит желанная прохлада… А на лошадке я бы покаталась. Будет, чем заняться в Питере, пока стоит хорошая — для питерцев — погодка. Ну, а пока, собирая вместе для полной картины остатки каменной кладки огромного цирка, его переходы и каменные мешки, заодно подпитывая воображение представленными в музее рисунками и макетами, думаешь, что прожитые нами события ничем не отличаются от этих вот руин и, чтобы собрать полный пазл прожитой жизни, следует изрядно напрячься.
Плохое вспоминается легко, а хорошее — со скрипом. И жалко, что, по идее, самый близкий человек, подаривший тебе жизнь, желает помнить только плохое. А факты остаются фактами: Вячеслав Юрьевич спас отцу жизнь, сумев избежать фатального столкновения, и потом, сохранив деньги, когда отец бездумно считал себя самым умным, обеспечил всем нам старость. На что мать злится — непонятно!
Купив себе в итоге мороженое, я вызвала номер мужа.
— Ты мне не доверяешь даже в таком простом деле? — спросил он сквозь смех и шум машины. — Мне жена прислала картинку.
— Ты сейчас гонишь?
— Нет, не гоню…
Ладно, к этой лжи я привыкла. Переживу.
— Тогда пока. Созвонимся вечером. Я пошла смотреть амфитеатр и купаться.
— Счастливая, — Слава тянул слова. Значит, улыбался. — Я тоже пойду плавать. В озеро.
— У меня вода теплее… — протянула я вместе с высунутым языком.
— Ты мне язык показала, да? — догадался муж. — А мне сейчас холодный душ и нужен. После разговора с тобой.
— А что я тебе такого сказала?
Божечки боже… Когда уже мы придумает что-то новенькое? Все наши разговоры, как заезженная пластинка. А эра винила давно канула в небытие, никто даже компакт-диски уже не вспоминает.
— Ненавижу пустую постель. Ты это знаешь.
— Не смей пускать туда Стэллу!
— Тогда возвращайся быстрее! Меняй билеты. Пусть Алка там одна отдыхает. Найдет себе какого-нибудь мачо…
— Алка? Найдет? Не смеши мои тапочки…
— Твои тапочки сожрала собака…
— А ты новые не купил?
— Забыл. Прости.
— Вот так ты ждешь меня домой…
— Я тебя на руках отнесу с порога до спальни или лучше вообще до катера.
Я сжала губы, чтобы подавить настолько тяжелый вздох, что его непременно услышали бы на другом конце уши, для которых он не предназначался.
— Янусик, обещай, что ты больше никогда не оставишь меня одного с тещей. Обещай! — повторил он как-то уже совсем резко и даже грубо.
Ну что там моя мать успела ему наговорить? Что мы плохие родители и поэтому сын не хочет ехать к нам на лето? Но ему двадцать лет и у него отличные от рыбалки интересы! Ну, мы, конечно, возможно и плохие родители, но кто тут идеальный? Она, что ли? Я просто претензий не предъявляю. Да и вообще в восемнадцать лет ушла из родительского дома.
— Обещаю, — прошептала я в трубку. — Держись! Ты у меня лучший.
— Янка, я скучаю. Очень. Я тебя больше никуда не отпущу.
— Я знаю, — не стала я спорить.
Иголка когда-нибудь сотрется, и пластинка замолчит. Да и потом ему сейчас очень тяжело одному в осадном положении. Нельзя было оставлять ему с тещей один на один, нельзя… Я не только плохая мать, но еще и плохая жена… Не берегу нервы мужа.
— Слава, возьми собаку и отведи ее в лес за земляникой. На участке она, наверное, уже все сожрала.
