Мама решительно отводит миску в сторону, жестом запрещая Никсе есть салат.
– Овощи и травы в последнее время совсем испортились. Ей не стоит рисковать. Качают ещё какой-то химией. Почти в каждом растительном продукте и даже в хлебе есть остатки аквафобина, – поясняет мама.
– Это тот, который делает растения устойчивыми к чрезмерной влажности? – на всякий случай уточняю я.
– Да, у неё на него аллергия. А в животной пище…
– Да-да, мам, я знаю, токсичный белок, который не даёт мясу плесневеть и быстро гнить, – раздражённо произношу я и пододвигаю миску к себе поближе.
– Тем более, ты и сам всё знаешь, – говорит она, не глядя мне в лицо, только изредка поглядывая на уплетающую омлет Никсу.
Мой поток мыслей уходит в университетские лекции по паразитологии, где нам рассказывали о появлении мутировавших видов плесени, способной жить на мясе и рыбе даже при температуре минус двадцать градусов. Такая плесень способна быстро разлагать мясные волокна. В «Плазмиде» разработали ген, который встраивают почти каждому животному. Благодаря этому гену в организме свиньи или коровы синтезируется белок, предотвращающий развитие плесени.
– И что, теперь даже из леса и с огорода не раздобыть?
– Ну, до леса ещё долго, только в августе что-то появится. Да ты и сам знаешь, что они теперь творят. Выжгли у знакомых в посёлке весь сад с яблонями в прошлом году и ещё ядом каким-то опрыскали.
– И что, вообще ничего не осталось?! – удивлённо переспрашиваю я.
– Нет, ничего. Выжгли дотла. Сейчас там ни травинки не растёт.
Мама не из тех, кто преувеличивает. Порой она, напротив, описывает всё даже слишком блёкло и неподробно. Если уж она так сказала, значит там сейчас вообще какой-нибудь котлован из химической жижи на месте того самого сада.
– Ума не приложу, зачем они это делают. Народ и так бедствует. Со своих садов и ферм хоть бы разрешили кормиться. Всё запретили, – она тоскливо смотрит в никуда.
Никса вглядывается в печальное лицо мамы, потом её глазёнки обращаются ко мне. Я стараюсь улыбнуться.
После ланча мы быстрым шагом идём в аптеку за витаминами, оттуда на рынок, где покупаем полотенце и несколько леденцов. Никса довольна, но старается скрыть эмоции. Замечаю на её лице смешанные чувства. Она понимает, что беспечно радоваться леденцам ей по возрасту уже не положено, но эмоции слишком сильны.
Остаток дня я помогаю маме разбирать балкон. Кристини, наконец, проснулась после пяти бокалов выпитого шампанского и теперь заваливает меня укорительными сообщениями. В них упрёки за то, что я неподобающим, по её мнению, образом вёл себя на балу. Я читаю два из них и откладываю коммуникатор. Сегодня я посвящаю день своему дому и семье. Мы работаем с мамой молча. Я стараюсь не тормошить её, только изредка подбадриваю и говорю, что после расчистки хлама станет светлее и чище. Через несколько часов работы она уходит готовить ужин.
Вечереет. Через стекла окон вижу, как солнце начинает прятать свой красный диск за далёкий лес. Верхушки огромных сосен и елей видны отсюда сразу за деревянным поселением. Я понемногу отключаюсь от городской суеты и совсем расслабляюсь.
Через час мама тревожно кричит из комнаты Никсы.
– Трэй, скорее сюда. Вызови Мистера Ходжкина!
Это местный доктор. Он один почти на весь район. Выдаёт больничные, осматривает выписавшихся из амбулаторной клиники. С тяжёлыми случаями кладут в стационарную больницу, самую простую, где лечат доступными способами. Удалят аппендицит, срастят кости, откачают после отравления. Каких-то сверхсложных операций там не проводят. Если случилось что-то серьёзное, нужно ехать в центр Мингалоса и лечиться либо за огромные деньги, либо вставать в очередь по квоте от Корпорации. Таких очередников тысячи. Многие умирают, так и не дождавшись операции. Но об этом СМИ всегда умалчивают. В новостях только и успевают рассказывать про то, какие замечательные, удивительные методы бесшовных операций изобрели в главной клинике Корпорации. Эти методы действительно впечатляют, но не менее впечатляет их недоступность для простых смертных. Они созданы только для верхушки «Плазмиды» и для тех, у кого есть большие деньги.
Малютку Никсу кидает то в жар, то в холод. Я вижу, как распухли кисти её рук. Шея вздулась над гортанью. Она сипит. Сестре трудно дышать. Её глаза чуть сузились от отёка. Из краешка левого глаза вот-вот выкатится хрустальная слезинка. Не могу смотреть на Никсу без содрогания. Я хочу взять её за руку и успокоить, помочь ей продышаться, но понимаю, что надо бежать за доктором в единственную дежурную клинику почти в квартале отсюда. Мама пыталась с ними связаться, но никто не отвечает. Возможно, медперсонал на экстренном вызове, а может, просто не хотят разговаривать. Такое уже случалось. Надо идти самим. В этот момент жалею, что у меня нет квадромобиля.
Мчусь по узкой разбитой улочке, сворачиваю налево. Облака сгущаются, небо становится совсем тёмным. Только дождя сейчас не хватало. Я бегу настолько быстро, насколько позволяют мне мои ноги. Ещё один поворот, по пути едва не врезаюсь в пожилую пару. Вижу трёхэтажное здание клиники. Горят окна второго этажа, на первом всё черно. Стучу в дверь. Тишина. Стучу громче. Вновь нет ответа. Стучу ещё и ещё, пока не слышу проворачивание замка с той стороны. Искры света, словно спицы, колют глаза.
– Коулман, ты? – слегка подскриповатым голосом спрашивает меня помощница доктора Ходжкина, женщина лет пятидесяти.
– Да, – я хватаю воздух ртом, пытаясь отдышаться, – это я, миссис Фрэйм.
– Что случилось? Мама, сестра? – она немного знает мою семью из-за Никсы.
Миссис Фрэйм одна из немногих, кто радовался за меня, когда я поступил в университетский колледж. Помню, она тогда сказала, что Аридафии очень нужны учёные, а окраинам Мингалоса доктора нужны ещё больше. Почему-то она думает, что я учусь на медицинском, раз связан с нейроисследованиями. Ну, да сейчас это совсем не важно.
– Приступ аллергии, задыхается! – почти перехожу на крик, всё ещё щуря глаза от яркого света.
– Поняла-поняла, сейчас позову доктора, – она спешно скрывается в дверях.
Я жду на крыльце, переминаюсь с ноги на ногу, потом поднимаю голову вверх и мысленно упрашиваю небо не заливать нас водой. Небо меня слышит и, сдерживаясь, видимо, из последних сил, терпит. Выходит мистер Ходжкин с исказившимся от усталости после длинного дежурства лицом, он коротко приветствует меня, и мы садимся в электромобиль скорой помощи. Едем молча. Мысленно себя успокаиваю. Главное, чтоб отек не перекрыл полностью доступ кислорода в лёгкие.
Дома Никса лежит вся синюшная и едва слышно дышит через раз, как будто рыдает без слёз. Рядом мама в ужасе приложила руку к мокрому лбу мой сестры. У меня внутри металлическим хватом сжимает сердце. Кислород как будто и мне перекрыли. Мистер Ходжкин просит расступиться и вводит без замедлений дозу адреналина и ещё ядерную смесь каких-то других препаратов. Проходит совсем немного времени, Никсе легчает, она начинает дышать глубже и спокойнее.
