Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
– Вот уже лет десять мы не принимаем абонентов, – ответил он.
– А кому мне жаловаться?
– Попробуйте позвонить.
– А если я хочу плюнуть кому‐то в лицо?
Он спокойно посоветовал мне обратиться в офис на улице Конфьенца, в ста метрах отсюда. Я помчалась туда так быстро, словно это был вопрос жизни и смерти, в последний раз я так бегала, когда мне было лет десять, как сейчас Джанни. Однако и тут меня поджидала неудача. Стеклянная дверь оказалась заперта. Я с силой рванула ее, не обращая внимания на надпись: “Дверь оборудована тревожной сигнализацией”. Тревожная сигнализация, что за глупость, да пускай она включается, эта сигнализация, пускай весь город, весь мир встревожится. Из окошка в стене слева высунулся неразговорчивый тип, который отделался от меня несколькими словами и снова исчез. Они больше не принимают посетителей, все свелось к безликому голосу, монитору компьютера, электронным письмам, банковским операциям; если кто‐то, сказал он ледяным тоном, хочет выпустить пар – увы, тут ему делать нечего.
У меня скрутило живот от досады, я снова пошла по улице, мне не хватало воздуха, я думала, что от слабости вот-вот упаду. Взгляд зацепился, словно за опору, за буквы мемориальной доски на здании напротив. Слова, не дающие упасть. “Из этого дома шагнул в жизнь призраком мечты поэт по имени Гвидо Гоццано, который из печали пустоты – ибо если пустота печальна, то и печаль пуста, – вознесся к Господу”. Слова с претензией на искусство – на искусство играть словами. Я пошла прочь, низко опустив голову, я боялась, что говорю сама с собой. Тип в окошке все еще наблюдал за мной; я ускорила шаг. Я никак не могла вспомнить, где оставила машину, это было совершенно неважно – вспомнить.
Бредя наугад, я миновала театр Альфьери и очутилась на улице Пьетро Микки. Растерянно осмотрелась по сторонам – машины тут точно не было. Зато перед витриной ювелирного магазина я увидела Марио и его новую подругу.
Понятия не имею, узнала ли я ее сразу. Почувствовала только, что меня точно ударили в грудь. Может, сначала я отметила лишь то, как она юна, юна настолько, что Марио рядом с ней выглядел стариком. Или же я обратила внимание на ее голубое платье из легкой ткани, вышедшее из моды, – из тех, что продаются в дорогих комиссионках. Платье не гармонировало с ее молодостью, но мягко окутывало все изгибы тела – длинную шею, грудь, талию, бедра. А может, я заметила ее светлые волосы, скрученные в жгут и закрепленные на затылке гребнем, что притягивал взгляд.
Не знаю.
Очевидно, мне понадобилось мысленно поработать ластиком, чтобы распознать в этом свежем лице двадцатилетней девушки угловатые, незрелые, еще детские черты Карлы – девчонки-подростка, из‐за которой в нашем браке пять лет назад случился кризис. Как только я поняла, кто это, в глаза мне бросились серьги, те самые, которые носила бабушка Марио, – мои серьги!
Они свисали с мочек, подчеркивая линию шеи, и подсвечивали ее улыбку, а мой муж обнимал ее за талию с гордостью собственника, и она опиралась на его плечо обнаженной рукой.
Время остановилось. Широким и уверенным шагом я пересекла улицу, мне не хотелось ни плакать, ни кричать, ни требовать объяснений. Я хотела лишь одного – крушить и ломать.
Теперь мне было ясно, что он обманывал меня все эти пять лет.
Почти пять лет он тайком наслаждался этим телом, пестовал свою страсть, что переросла в любовь. Он спокойно спал со мной, думая о ней. Он ждал ее совершеннолетия, даже больше, чем совершеннолетия, чтобы сказать мне, что навсегда уходит к ней, что бросает меня. Подлец, трус. У него даже не хватило смелости открыть мне правду. Он притворялся примерным мужем, семьянином, любовником, чтобы побороть свою трусость, чтобы постепенно набраться храбрости уйти от меня.
Я подошла к нему сзади. Я бросилась на него всем своим весом, толкнув в стекло витрины, – он врезался туда лицом. Наверное, Карла кричала, но я видела только ее открытый рот – черную дыру за ровными белыми зубами. Я вцепилась в Марио: в его глазах застыл ужас, а из носа шла кровь. Он был одновременно и напуган, и изумлен. Ставить запятые, ставить точки. Да уж, непросто этак вот стремительно пройти путь от счастливой романтической прогулки до хаоса, до перевернутого мира. Бедненький, бедненький мой Марио. Взяв мужа за рубашку, я встряхнула его с такой силой, что правая ее половина оторвалась и осталась у меня в руках. Под рубашкой Марио оказался голым, он больше не поддевал майку, его больше не страшили ни простуды, ни воспаление легких, это со мной он был тем еще ипохондриком. Как видно, он поправил здоровье – неплохо загорел, похудел. Правда, выглядел он сейчас несколько комично: на одной его руке был целый, отглаженный рукав, немного ткани осталось также на спине и на шее, хотя воротник и сидел как‐то криво, а вот торс был голый, с брюк свисали клочья рубашки, кровь сбегала по седым волосам на груди.
Я все била и била его, он упал на тротуар. Я принялась пинать его – раз, другой, третий, – не знаю, почему он не защищался. Движения его были неловкими, вместо ребер он закрыл руками лицо, может быть, от стыда – трудно сказать.
Когда он получил от меня сполна, я повернулась к Карле, та все еще стояла с разинутым ртом. Я надвигалась на нее – она пятилась. Я пыталась схватить ее – она уворачивалась. Бить ее мне не хотелось – она была чужачка, ненависти к ней я не испытывала. Я ненавидела Марио за то, что он отдал ей серьги, изо всех сил я старалась изловчиться и отобрать их. Мне хотелось вырвать их с мясом из ее ушей – не быть ей наследницей рода моего мужа. Грязная шлюха, какое право она на это имела, что связывало ее с этой фамильной линией? Мерзавка прибрала к рукам мои драгоценности! Драгоценности, что должны были перейти к моей дочери! Раздвигая ноги и увлажняя его член, она думала, что окрестила его в свою веру: окропляю, мол, тебя святой водой вагины, окунаю твой пенис во влажную плоть, нарекаю новым именем и провозглашаю моим – возрожденным к новой жизни. Сука. Поэтому она возомнила, что может занять мое место, играть мою роль. Вонючая шлюха. Верни мне эти серьги, отдай мне их! Мне хотелось вырвать их вместе с ушами, мне хотелось стащить с нее это красивое лицо – с глазами, носом, губами, с копной светлых волос. Как крючком подцепить эту живую плоть – с налитыми грудями, с животом, обволакивающим внутренности, что просачиваются наружу через дырку в заднице и глубокую щель, увенчанную золотом. Я хотела оставить от нее то, чем она и была на самом деле, – отвратительный окровавленный череп, скелет, с которого содрали кожу. Ведь что такое лицо и кожа? Обложка, маска, грим, скрывающий невыносимый ужас нашего естества. И он попался – угодил в расставленные сети. Ради этой мордашки, ради этой свежей плоти он прокрался в мой дом. Он украл мои серьги ради любви к карнавальной маске. Я хотела сдернуть ее, потянув за серьги. Я кричала Марио:
– Смотри, какая она на самом деле!
Однако он меня остановил. Никто из прохожих не вмешался – кажется, только несколько зевак замедлили шаг, желая позабавиться. Я это помню, потому что произносила для них какие‐то обрывки фраз, мне хотелось, чтобы до прохожих дошло, что я делаю, почему я вне себя от ярости. Мне показалось, что людям было интересно, выполню ли я свои угрозы. Женщина, в отличие от мужчины, может запросто прикончить кого‐нибудь в толпе прямо посреди улицы. Женская ярость кажется игрой, пародией, жалкой копией мужской решимости причинить зло. Только из‐за того, что Марио схватил меня сзади за руки, я не вырвала эти серьги из ушей Карлы.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
