Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
– Эй, девчонки, прекратите, – приказал Уильям Мэтлок.
Это был седой человек с обветренным помятым лицом и густой, тронутой проседью бородой. Его жена Роуз, мать девочек, поднялась с места и медленно проплыла от плиты к столу, неся яичницу и гренки, а также ломтики ветчины и сыра. В бороде Уильяма застряли крошки. Когда-то он был жестким с виду, но в глубине души очень мягким человеком. Клемми помнила, как отец сажал ее на плечи, когда она была совсем маленькой. Но после смерти Уолтера его душа окаменела, и подросшие дочери, похоже, досаждали ему, как мошки, вьющиеся вокруг головы.
Кухонный стол был выбелен временем и солнцем и тщательно вычищен; все стены и потолочные балки увешаны всевозможными предметами, необходимыми в хозяйстве, одни из которых были связаны с приготовлением пищи, а другие с работой на ферме, – сита, воронки, мотки проволоки, лезвия кос, ножницы, садовые ножи, рашпили и железные тавра[33]. К некоторым вещам, ржавым и древним, давно уже никто не притрагивался, так что они заросли паутиной. В теплую погоду дверь часто оставляли открытой, и малиновка свила гнездо в старой банке с гвоздями, а куры в надежде найти крошки то и дело забредали на кухню, которая выходила окнами на юго-запад и в ранние часы находилась в тени деревьев. К полудню солнечный свет заставлял сиять все, что в ней было. Руки Клемми пахли молоком, навозом и дегтярным мылом – так пахли руки всех девушек после утренней дойки.
Сестры загнали ее в угол, когда она собирала яйца в маленьком сарае, где курицы неслись в сене, засоряя его перьями и пометом. Мэри и Джози повалили Клемми на землю и крепко держали. Какое-то время девушка тщетно сопротивлялась, раскрасневшись от возмущения. Она знала, что ничего по-настоящему плохого не случится, но все равно ощущала беспокойство и засевший в памяти страх – год назад, когда Клемми шла в Форд, какой-то мужчина подошел к ней на краю леса, схватил одной рукой за запястья, а другой полез под платье, приговаривая: «Ты ведь хочешь этого, девочка? Скажи, если я ошибаюсь». Она задавалась вопросом, понимают ли сестры, что напоминают его, когда так же стискивают зубы, а их пальцы оставляют синяки на ее руках. Какое-то время девушка пыталась пинаться, но сестры уворачивались от ее ударов, а когда она затихла, Лиз сделала губки бантиком и встала на колени рядом с ней, держа в руке яйцо.
– Если ты не хочешь, чтобы оно попало в твои волосы, тебе стоит только попросить, – процедила она.
Клемми подумала, что придется мыть волосы в ведре и снова пройти через болезненный процесс их расчесывания. Это займет много времени, она не успеет выполнить порученные дела и может получить оплеуху от Уильяма.
– Думаю, она этого хочет, – ухмыльнулась Мэри.
– Ты только скажи, Клем, если нет, – добавила Джози.
– Вероятно, ей надоело быть такой хорошенькой, – поддразнила сестру Мэри.
– Наверно, ей надоело быть такой странной.
– Может быть, ей это нравится. И она хочет быть дочерью природы.
Так называла ее учительница в течение тех немногих лет, когда сестры ходили в школу в Биддстоне. Она любила гладить светлые волосы Клемми и не ругала ее за молчание или отсутствие внимания.
– Если Клем дочь природы, то она не может быть нашей сестрой, правда? – сказала Лиз.
Скорлупа с влажным хрустом воткнулась в кожу головы, и Клемми зажмурила глаза, когда в них потекла клейкая жидкость. Из горла у нее вырвался приглушенный звук, который у любого другого человека означал бы «отпустите меня».
– О, дорогая, какая неприятность, – проговорила Лиз, находя в сене порцию свежего куриного помета и добавляя ее к яйцу.
Сделав это, сестры затихли. Какое-то время единственными звуками в сарае было их учащенное дыхание и доносящаяся откуда-то сверху возня потревоженной курицы. Затем они отпустили Клемми и встали, глядя, как она пытается подняться на ноги. Все четверо посмотрели друг на друга, и Клемми почувствовала перемену в их настроении, когда они наблюдали, как она дрожит, и яйцо, перемешанное с пометом, стекает по ее лбу. То был едва заметный переход от бурной озлобленности к робкому стремлению настоять на своем, от которого было недалеко до раскаяния. Джози, как всегда, сломалась первой. Закатив глаза и отведя со своего лба прядь волос мышиного цвета, она протянула руку Клемми:
– Ну пойдем. Я помогу тебе это смыть.
И как всегда, гнев Клемми испарился в одно мгновение. Чувства у нее не задерживались надолго. Они вспыхивали, а потом исчезали, словно их и не было. Следы обиды оставались в памяти, но прощала она без долгих раздумий.
– Знаешь, ты иногда сама напрашиваешься, Клем! – крикнула ей Мэри, все еще злясь, но теперь уже на себя.
Позже они снова станут добры к ней, желая помириться. Мэри заплетет ей волосы, перед тем как Клемми ляжет в кровать, чтобы те не спутались во сне. Джози в темноте поведает Клемми шепотом свои секреты и заставит смеяться. Лиз просто оставит ее в покое.
Одно из первых воспоминаний Клемми было таким. Мать держала ее на коленях перед очагом на ферме Уиверн, глядя на горящее в нем пламя и тихо напевая что-то, а потом сказала, наклонясь к самому уху Клемми, чтобы никто другой не мог услышать:
– Знаешь, ты кричала, когда была совсем маленькой, моя Клем. – Говоря это, Роуз обняла Клемми крепкими руками, сжимая ее сонное тельце. – Сразу после рождения ты орала так, что тебя слышали на фабрике, невзирая на шум их машины. Поэтому я знаю: у тебя есть голос, что бы ни говорили люди. И ты им воспользуешься, когда придет время и ты будешь готова.
Клемми помнила свое желание ответить и чувство облегчения оттого, что ей не пришлось этого делать. Ей тогда было около трех или четырех лет, и ее немота становилась все более очевидной. Она помнила, как пыталась заговорить. Между ее разумом и языком вставала какая-то преграда, не пропускающая слова. Это вызывало в ней сперва нетерпение, затем ярость, а потом панику, обострявшуюся тем сильней, чем больше она старалась что-нибудь произнести. И со временем эта преграда становилась все толще. Язык прилипал к нёбу, губы немели, и дело заканчивалось тем, что она мычала, словно корова, либо издавала другой звук, лишь отчасти похожий на человеческий, который заставлял ее одноклассников смеяться и вызывал страх в душе Роуз. Клемми прекратила попытки заговорить. В школе она так и не освоила грамоту. Девочка витала в облаках, а учительница не слишком усердно выполняла свою работу. Как бы тщательно Клемми ни выводила прописи, буквы у нее часто разворачивались задом наперед и, составленные в слова, перемешивались и меняли форму. Буква p писалась как q, d или превращалась в b. Помимо этого, буквы, словно играя в чехарду, прыгали и отказывались выстраиваться в линейку. Клемми удивляло то, с какой легкостью одноклассники узнавали их знакомые сочетания, тогда как сама она никак не могла ничего разглядеть. Поэтому в двенадцать лет ее отправили домой, сказав, что она слишком глупая, чтобы познавать книжные премудрости, и оставив в ее распоряжении только жесты, помогающие говорить миру, что она думает. Сообщать, что она хочет и чего не хочет. Клемми, однако, не возражала. Хотела она крайне мало, а миру, похоже, ее мысли были не особенно интересны. С пяти лет, когда она прекратила попытки заговорить, и до сей поры, когда ей исполнилось восемнадцать, ее такое положение вещей вполне устраивало. Но теперь у Клемми возникли проблемы.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 109
