Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
Я откладываю дневник и смотрю на Эйфелеву башню. Она поблескивает в свете настольной лампы.
По спине у меня бегут мурашки от прочитанного. То, что Ханне пишет, для меня не новость, но все равно меня мутит от мыслей о девочке, зарытой в могильнике.
Умом мне сложно понять, что Ханне написала это две недели назад. Что она сидела в бывшем продмаге и обсуждала скелет с коллегами. С этой Малин, о которой я слышал. Мы незнакомы, она намного старше, но я ее видел и знаю, где живет ее мама.
Дневник Ханне что-то во мне поменял. Не знаю что, но жизнь уже не кажется такой мрачной. Винсент и его приятели – жалкие идиоты. Моя болезненная страсть к женской одежде, конечно, тоже жалкая штука, но все это ничто по сравнению с тем, что произошло с несчастной Урмбергской девочкой.
Или моей мамой.
Моя болезнь не имеет ничего общего с раком или деменцией, но мне все равно хотелось бы вылечиться.
Я тянусь за телефоном, чтобы загуглить слово «аномалия».
Малин
Снова жить в родительском доме взрослому человеку нелегко. Не знаю, о чем я думала, когда согласилась участвовать в этом расследовании. Но тогда мне и в голову не приходило, что это означает, что придется на время вернуться домой.
Да и был ли у меня выбор?
Отель в Вингокере?
Нет.
Маму бы это расстроило. А я не хочу ее расстраивать. Я люблю маму и даже к Урмбергу испытываю нежные чувства, хотя никогда не хотела бы жить здесь. Природа здесь роскошная. Особенно летом. Пасторальная идиллия с красными домиками, густыми лесами, теплой ясной водой озера Лонгшён.
Но все равно я не хочу здесь жить.
Мне тяжело даются мамины вопросы, нелегко видеть тревогу в ее глазах каждый раз, когда мы говорим о работе.
И мне грустно видеть, как разрушается наш дом.
С тех пор как папа умер три года назад, никто домом не занимался. Краска на фасаде облупилась. Рамы потрескались, ставни расшатались, изоляционный материал просел. Сад зарос и превратился в джунгли. Сточная труба отвалилась и лежит в высокой траве, похожая на змею, готовую вцепиться тебе в ногу.
И еще сарай. Он забит папиными вещами. Папа никогда ничего не выбрасывал. Он собирал все: старые кухонные агрегаты, транзисторы, побитую молью одежду, шины, сломанные инструменты, старые деревянные лыжи, банки с краской, ежегодные бюллетени Шведского туристического объединения начиная с 1969 года. Он даже умер, таща в сарай старую стиральную машину. Сердце не выдержало. Когда мама нашла его в траве, он по-прежнему сжимал старую «Силиндан», словно она была спасательным кругом, а он – матросом, потерпевшим кораблекрушение.
Мама так и не нашла в себе сил разобраться со всем этим мусором, который папа собирал всю свою жизнь. Заходить в этот сарай – все равно что смотреть старое кино. В памяти оживают все события прошлого. Глядя на старый велосипед, на котором я съехала в канаву рядом с заброшенным заводом, я чувствую боль в запястье. Нюхая ткань палатки, вспоминаю, как впервые занималась любовью в спальном мешке. Чувствую тепло Кенни, холод земли под тонкой парусиной.
И «Силиндан».
Мама не стала ее выбрасывать. Просто поставила рядом с остальным хламом в деревянном сарае, выкрашенном красной краской.
Мой первый сексуальный опыт и последнее воспоминание об отце.
Когда я впервые привезла сюда Макса, мне было стыдно. И мне было стыдно за этот стыд. Хоть мама и любит капать на мозг, я ее люблю. И в моем детстве в Урмберге не было такого, чего следовало бы стыдиться. И все равно Урмберг – это воплощение всего, что мне противно. Для меня Урмберг олицетворяет пустоту, безработицу, старение. Полуразвалившиеся дома, сады, заставленные сломанными автомобилями и ржавыми ваннами, превращенными в поилки для коров. И главным образом люди, цепляющиеся за мечту о прошлом.
Мне нужно совсем другое.
Макс с мамой, кстати, сразу нашли общий язык. Впрочем, это неудивительно, Макс может быть общительным, когда захочет. У него есть талант располагать к себе людей. Он умеет их разговорить, дать им почувствовать себя значимыми, даже когда им особо нечего рассказать.
Из него получился бы хороший полицейский.
Но это то, чего бы я не хотела, – жить с полицейским. Макс считает, что, когда я перееду в Стокгольм, мне нужно изучать юриспруденцию, и думаю, так и будет.
Скорее всего, ему тоже не хочется жить с полицейским.
Я паркую машину перед старым магазином. Земля покрыта тонким слоем снега. Белый снег и яркое солнце слепят глаза, и я щурюсь. Щеки покалывает от мороза. В ярко-голубом небе облачка играют в догонялки, от сильного ветра поднимается позёмка.
Сегодня вторник. Петер пропал четыре дня назад. Я думаю об этом вежливом полицейском со светлыми волосами с проседью. О его клетчатой фланелевой рубашке и о том, как он прятал взгляд, когда говорил с коллегами.
С тех пор как он исчез, мы приостановили расследование дела об убийстве девочки, поскольку по прошествии двадцати лет пара дней погоды не сделают.
Местная полиция ведет дело об исчезновении Петера, но мы помогаем как можем. Мы участвовали в поисковой операции, встречались с ее руководителем, перерыли бумаги Петера и Ханне, чтобы узнать, где они были в пятницу вечером.
Но мы ничего не нашли.
Может, в этом-то и зацепка. Может, Ханне с Петером занимались чем-то, что решили держать в тайне от остальных.
Когда я вхожу в комнату, Андреас приветствует меня кивком. На столе перед ним – остатки булочки с шафраном. Андреас сидит на стуле, облокотившись на спинку и закинув ноги на стол. Обувь он снял, но все равно такое поведение недопустимо в полицейском участке, даже импровизированном.
Одну руку он положил на спинку соседнего стула, а в другой держит коробочку со снюсом.
Мужчины, употребляющие жевательный табак, вызывают у меня отвращение.
– Привет, – говорит он и улыбается так широко, что видно табак под верхней губой.
– Привет, – отвечаю я, стаскивая пуховик.
Нас прерывает стук в дверь. Не дожидаясь ответа, гостья распахивает дверь и входит. Это худая старушка лет семидесяти. Курчавые, как у барашка, седые волосы, огромные запотевшие очки.
Рагнхильд Сален.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
