Подобная игра повышает ее самооценку и уровень притязаний ипочти гарантирует ей достаточно высокий и даже престижный социальный статус.Но, обретая солидное социальное преимущество, она как женщина не может нечувствовать себя в чем-то ущемленной и уязвленной, а потому неприятные для себяпереживания, связанные с этим, активно вытесняет, полагая, что они неуместны ивызваны всего лишь «расшалившимися нервами».
Антиподом своей «духовной» деятельности эта женщина полагает«быт» с его «бездуховностью», «серостью», «пошлостью» и «мещанством» и чащевсего отказывается от «быта» совсем, доводя его в конце концов, если только неимеет помощницы или домработницы, до совершенного безобразия. Это безвкуснаяхозяйка, домашняя кухня не привлекает ее совершенно, разве что она захочет чем-тоудивить своих гостей; она довольствуется полуфабрикатами, готовыми продуктами иобщественной столовой, предпочитая не растрачивать время впустую, напресловутый «быт», а заняться «настоящим делом».
А между тем «быт», несмотря на кажущуюся приземленность,есть не что иное, как домашний очаг, то священное место на земле, в котороместь тепло и свет земного существования, в котором взрастает человек и котороенемыслимо без присутствия в нем женщины. Именно этот святой домашний очаг и неможет создать интеллектуальная женщина, даже имея для этого соответствующиеусловия. Ее пугают будничность, скука, однообразие «быта», она жаждет «взлета»,«парения», жаждет «возвышенной» деятельности, «культурной жизни», а бытпоглощает все это, быт, как ей кажется, умерщвляет душу.
Но не скука и серость быта губят живую душу женщины,напротив, все уныние и пресность быта происходит от эмансипированного настрояее души, совращенной современной мещанской цивилизацией и алчущей какого-тоискусственного «духовного» напряжения. При таком отношении к быту семья дляинтеллектуальной женщины – обуза или оковы, но чаще – некая «всеобщаяповинность». Она, как бы того ни хотела, не погружается полностью в атмосферусемьи, живя жизнью детей и мужа, она оставляет нечто существенное для себя, длясвоего внутреннего употребления. Детей своих, если они у нее есть, она хотелабы как можно быстрее видеть взрослыми и самостоятельными, потому что толькотогда, вне их детских капризов и упрямства, с ними можно по-хорошемудоговориться и что-то решить в их проблемах. Она остается для детей достаточнорассудочной, интеллектуальной матерью, достоинства которой они понимают взрелом возрасте, но не чувствуют ее эмоционального присутствия в своей детскойжизни.
Для нее особенно привлекательна атмосфера закрытого клубадля избранных, она желает «хорошего общества» знаменитостей или хотя быполузнаменитостей, в котором могла бы играть роль если не дирижера, то первойскрипки обязательно. Она всерьез полагает, что талантливый, интеллектуальноодаренный мужчина более всего в жизни нуждается в общении именно с женщиной,подобной ей. Ее глубоко разочаровывает такой интеллектуал, когда она узнает оего романтических пристрастиях и любовных предпочтениях.
Ей необходим не столько муж, сколько увлекательный партнерпо интеллектуальным и сексуальным играм, которые она иногда склонна приниматьза любовь. По-мужски развитый интеллект ставит женщину в довольно своеобразноеположение: тяготясь чувством своей женственной недостаточности и вытесняя его,она нуждается в весьма женоподобном мужчине для убедительного усиления в себемужских свойств. Такой мужчина своим присутствием в ее жизни, своейвлюбленностью в нее способствует окончательному превращению ее в мужеподобноесущество.
Ее связь с ним, можно сказать, не столько гетеро-, сколькогомосексуальная, и этим напоминает гомосексуальные тенденции сексуальнойженщины, но, в отличие от нее, интеллектуальная женщина находит «женщину» не всвоей партнерше, а в своем партнере, она как бы бессознательно мстит мужеству,делая его «женщиной», а себя «мужчиной», и тем самым лишь усиливает ложностьсвоего положения: теперь, по существу, не только она, но и он – душевноложнополые существа.
Этот скрытый гомосексуализм, присутствующий в интимной сферелюбой ложной женщины, у интеллектуальной женщины выражен даже более рельефно иброско, чем у сексуальной (что касается гиперсоциальной, то она практически безостатка сублимирует его в своей общественной деятельности). Она откровеннопроявляет его в либерализме своих сексуальных взглядов, по-мужски привлеченнаяочарованием женской природы.
В самой интеллектуальной женщине нет влекущей тайны пола,она как-то подчеркнуто социальна в своем душевном устройстве, но социальностьее, надо сказать, не носит характера того удушающего сверхморализма, которыйотличает гиперсоциальную женщину. Она прекрасно понимает относительностьморали, ее условность, ей претит атмосфера морального судилища и осуждения. Всвоем поведении она более руководствуется принципами разумности и здравогосмысла, ее трудно представить фанатичкой моральной идеи.
В ней есть то, что можно было бы назвать цинизмоминтеллекта, и именно это делает ее половые отношения достаточно легкими,скорыми и поверхностными, как у мужчины-ловеласа, чем она в известной степенидаже бравирует, находя в этом для себя особую «прелесть» и «изюминку», особенноесли чисто сексуальная потребность и фантазия в сочетании с внешнейпривлекательностью выражены у нее достаточно явно. Она, почти как иной мужчина,хотела бы секса-развлечения, секса-удовольствия, но то, что может удовлетворитьмужчину, почти никогда до конца не удовлетворяет женщину, и такой секс лишьрасшатывает ее нервную систему, потому что в нем отсутствуют те глубинныедушевные мотивы, которые так нужны для ее бессознательной женской природы. Онаможет получать чувственное удовольствие, но ее внутренние душевные потребностипри этом не удовлетворяются, она не ощущает себя наполненной глубокимипереживаниями любви и обнаруживает зияющую пустоту собственной души. Такиетайные откровения надламывают ее окончательно, и она бежит от себя в надуманнуюреальность своей «духовной» жизни.
По-мужски развитый интеллект парализует в ней женственностьтем более, чем более рационально пытается разрешить она свои сугубо женскиепроблемы. Интеллект, вообще говоря, хорош и необходим в решении исключительнообъективных задач, но он почти беспомощен в поисках выхода изсубъективно-чувственных тупиков души, чувства плохо внимают формальнымпредписаниям ума – «сердцу не прикажешь».
В минуты глубокого душевного кризиса интеллектуальнаяженщина чувствует свой интеллект как убогий нарост, ненужный довесок, досаднуюмозоль, уродующую ее женскую природу, она желает освободиться от него,«забыться», ощутить, пережить в себе что-то иное, не понимаемое, нопредчувствуемое, душевно значимое, влекущее, магически освобождающее отпорожденных интеллектом и особенно ядовитых для женщины напряжения,скованности, искусственности, неподлинности самовыражения. Стена интеллекта,которую она воздвигла и которая неплохо защищает ее от социума, превращается унее в застенок, в котором томится замурованная женская душа.
Такие критические состояния могут обратить интеллектуальнуюженщину либо к алкоголю, либо к наркотику, либо к чему-то близкому в этомотношении.
