Она пыталась говорить об этом с матерью, но та только отмахивалась, говоря, что в таком деле нужно терпение и что легких побед не бывает.
Однажды они возвращались на электричке из Москвы после посещения Третьяковки. Коля, как всегда, был безучастен к увиденному. Маша вдохновенно рассказывала ему о картинах, пытаясь пробудить хоть какой-то интерес, но, поняв, что все бесполезно, сникла и замолчала.
Лишь у одной картины он встрепенулся и слегка ожил. Сильной квадратной ладонью, как крабьей клешней, сжал ее запястье.
— Во кровищи-то! Это что?
Машу поразило выражение жадного любопытства на его лице.
— Это Репин, — сказала она, осторожно высвобождая руку.
— А за что он его так?
— Репин — это художник. Я же тебе рассказывала о нем. А картина называется «Иван Грозный и сын его Иван». Царь Иван Грозный в припадке безумия убил своего сына.
— Круто! А чем?
— Посохом своим. Видишь, на ковре лежит.
Коля подошел к картине и прикоснулся пальцами к стеклу, покрывавшему ее.
— Не трогай, пожалуйста, нельзя, — поспешно сказала Маша.
Коля повернулся к ней, осклабившись.
— Чё, думала, возьму? Не бойсь. А хорошая палка, — продолжал он, повернувшись к картине. — Тяжелая. С такой ничего не страшно. Во, гляди, старый какой, дохлый, а такого здоровяка урыл.
— Вот и убивается теперь, как опомнился, — тихо сказала Маша.
— А чё убивается-то?
— Ну как же? Ведь человека убил, сына. Страшно.
— Видать, было за что, — отрезал Коля, и по его тону Маша поняла, что приговор этот окончательный и обжалованию не подлежит.
Всю обратную дорогу он то отключался, то принимался бормотать:
— Кровищи-то, кровищи! Весь пол залила.
Маша все пыталась втолковать ему, что это ковер такой красный, но он будто и не слышал.
— Кровь, везде кровь.
Маше стало жутко от его монотонного бормотания. Она отодвинулась к окошку и, пытаясь отвлечься, стала следить за проносящимся мимо пейзажем. Серые домики, обнаженные ветви деревьев, как трагические руки, воздетые к небу, столбы, столбы, столбы. Вспомнилась песенка Окуджавы про Смоленскую дорогу, и сердце сжала тихая грусть.
Ничего у нее с Колей не получится. Видно, не из того теста сделана, что настоящие педагоги. Ну и ладно, не может она больше биться головой о стенку. Так и скажет сегодня маме.
Двери вагона, стукнув, разъехались в стороны. Вошли два солдата и, быстро оглянувшись по сторонам, плюхнулись на скамью напротив них.
Почувствовав, что ее разглядывают, Маша повернула голову и тут же столкнулась с веселым, наглым взглядом одного из солдат. Он лихо подмигнул ей и толкнул в бок своего товарища:
— Гляди-ка, Сень, какая красотуля. А чего ты, девушка, такая грустная? Кавалер плохо развлекает? Так иди к нам. С нами не соскучишься, верно, Сень?
— Эт точно! — загоготал тот.
Маша, пожав плечами, отвернулась к окну.
— Ого, брезговает! — Судя по его голосу, парень был здорово навеселе. — Цыпа! Ты нос-то не задирай, отвалится. Иди, посиди у меня на коленках.
Он неожиданно схватил ее за руку и потянул к себе. Маша еле-еле удержалась на месте и напряглась, пытаясь выдернуть руку. Но парень крепко сжал пальцы, ухмыляясь ей прямо в лицо.
Колин кулак просвистел у ее виска, чуть не задев. Удар застал солдата врасплох. Отпустив Машу, он схватился обеими руками за багровеющее ухо. Коля резко сдернул его на пол и, вопя, принялся избивать ногами.
— Не тронь! — кричал он, захлебываясь, с каким-то диким подвывом. — Не тронь! Мое!
Маша, оцепенев, забилась в угол. Все произошло так неожиданно, так дико. Его искаженное безумием лицо, выкатившиеся белые глаза, изуродованный криком рот. «Мое! Мое!» О ком это он? Неужели о ней?
Второй солдат наконец очухался и бросился на Колю, сбив его с ног. Тот ужом вывернулся из его медвежьей хватки. В руке блеснул нож.
Маша с ужасом увидела, как он по самую рукоятку вонзился в живот солдата. Гимнастерка окрасилась кровью. Еще один взмах руки, еще, еще.
Крики, топот ног. Все эти звуки доносились до нее, как из-за стеклянной стены.
— Мое, — выдохнул Коля, в изнеможении привалившись спиной к скамье. — Никто не тронет. Только я.
Он потянулся и провел окровавленной рукой по ее ноге. Она сидела как парализованная, не в силах шелохнуться, не в силах оторвать глаз от его безумного, страшного лица.
— Любого порежу, кто к тебе подойдет. Так и знай.
Его забрали на следующей же станции. Он не сопротивлялся. Машу долго допрашивали. Домой она добралась только глубокой ночью.
Все, что было потом, вспоминалось как страшный сон. Солдат умер, не доехав до больницы. Суд, два года колонии. Его прощальный крик:
— Я вернусь за тобой, жавороночек!
Кошмарные ночи, кошмарные сны. Она просыпалась от собственного крика. Он нависал над ней с окровавленным ножом, белые глаза блестели в темноте.
Мать не отходила от нее ни на шаг. Она уже начала опасаться за ее рассудок.
— Что будет, когда он вернется, мама? — горячечно шептала Маша, сжимая ее руки. — Что будет со мной?
Наконец они нашли единственное возможное решение. Уехать, затеряться, забыть. Квартира была спешно продана, и они уехали в Апрелево, не сказав никому ни слова. Никому, кроме Ларисы.
Лиля попросила шофера притормозить у метро «Арбатская». Надо было купить сигарет.
Пробираясь сквозь плотную разношерстную толпу к коммерческим ларькам, она вдруг почувствовала, что ее схватили за локоть.
— Девушка! Погодите!
Она резко обернулась на голос. Перед ней стоял худощавый парень с лихорадочно блестящими глазами.
— Можно вас на минутку? — Он потянул ее за собой к кабинке, на которой кривыми буквами было написано: «Электрорулетка. Испытайте свою судьбу». — Нажмите за меня на кнопку. Я чувствую, что вы принесете мне удачу.
Лиля, пожав плечами, нажала кнопку. На электронном табло завертелся пестрый диск с цифрами. Лиля поймала себя на том, что с интересом следит за ним.
Стрелка остановилась на цифре «8». Парень завопил, затормошил Лилю, расцеловал и рванулся к окошку с воплем:
— Я выиграл, выиграл!
Сидящая в кабинке девица, натянуто улыбаясь, отслюнила ему солидную пачку банкнот.
Лиля повернулась было уходить, но парень схватил ее за руку. Его конопатое лицо сияло счастьем.
— Не уходите, девушка! Вы меня осчастливили, поэтому позвольте отблагодарить вас.
Он выложил на стойку два картонных кружочка.
