сказать, никакого отношения к области «изменческих» деяний не имела494. Верховная власть была втянута в эту эпопею, как и в историю процесса самого Манасевича-Мануйлова, арест которого последовал через месяц. Но какие мотивы руководили таким вмешательством? Письма А. Ф. дают ответ, не допускающий двусмысленного толкования. Хвостов и Белецкий в показаниях утверждали, что между Распутиным и Рубинштейном издавна существовали дружеские отношения, которые банкир использовал в целях своих финансовых операций. По словам Белецкого, Хвостов, затевая расправу с Распутиным, принял совет (данный Белецким «для затягивания дела») «ввести яд в мадеру» и предполагал послать ящик отравленного вина от имени еврея Рубинштейна для того, чтобы потом связать как-нибудь Рубинштейна с делом отравления Распутина. Эти дружественные отношения банкира и «старца» не были, однако, столь близкими, чтобы сведения о них дошли до Императрицы, хотя Рубинштейн был и в добрых отношениях с женой председателя Совета министров Горемыкина и «хорош» с министром финансов Барком495. Мы видели уже, как реагировала А. Ф. на сообщение о покупке Рубинштейном паев «Нов. Вр.». За три месяца перед тем реплика в письме А. Ф. еще более показательна. 10 сентября (1915 г.) она писала – ясно на основании слов «Друга»: «Какой-то Рубинштейн дал уже 1000 р. и согласен дать еще 500 тыс. на изготовление аппарата (речь шла о аэроплане), если он получит то же самое, что Манус (т.е. чин дейст. ст. сов.). Как некрасивы эти просьбы в такое время – благотворительность должна покупаться – это гадко!». Но «Друг» убедил, что в военное время нельзя не принимать подобной благотворительности.
Совершенно естественно, что жена Рубинштейна, попавшего в такую переделку, обратилась за помощью «Друга» для освобождения мужа из узилища – другого средства разрубить гордиев узел в батюшинской комиссии не было496. Уплатил ли при этом Рубинштейн 100 тыс. «старцу», как то утверждал некто иной, как Манасевич, мы, конечно, не знаем. Может быть, дело и ограничилось теми букетами цветов в 500 руб. жене Распутина, а потом Вырубовой, о которых говорил в Чр. Сл. Ком. Протопопов. Воздействие «Друга» возымело влияние, но как скромны выраженные Императрицей пожелания в письме 26 сентября, когда она просила мужа поговорить с Протопоповым относительно Рубинштейна, «чтобы его без шума отправили в Сибирь»497. Для комментаторов писем остался непонятным мотив, который выдвигала. А. Ф.: «Его не следует оставлять здесь, чтобы не раздражать евреев». Между тем совершенно ясно, что речь идет о псковской тюрьме, об оставлении зацапанного банкира в руках следственной власти из батюшинской комиссии. «Протопопов, – продолжала А. Ф., – совершенно сходится во взглядах с нашим Другом на этот вопрос. Прот. думает, что это, вероятно, Гучков подстрекнул военные власти арестовать этого человека в надежде найти улики против нашего Друга. Конечно, за ним водятся грязные денежные дела – но не за ним же одним. Пусть он совершенно откровенно сознается тебе: я сказала, что ты всегда этого желаешь, так же, как и я»498. Ходатаи напирали на болезненное состояние Рубинштейна. Нет основания заподозривать искренность А. Ф., когда она писала 31 октября: «этот человек при смерти», и просила перевести Рубинштейна из Пскова в Петербург в ведомство мин. вн. д. Последнее упоминание о Рубинштейне в письмах А. Ф. попадается 3 ноября, т.е. за месяц до фактического освобождения Рубинштейна, – она напоминает о необходимости его перевода, «иначе он умрет в Пскове».
В истории царствования имп. Николая II, написанной проф. русской истории в Лондоне Персом, защита А. Ф. банкира Рубинштейна объясняется не содействием немецкому агенту, каким Рубинштейна считал английский посол в Петербурге, а тем, что Рубинштейн выполнял денежные поручения Императрицы – через него она помогала своим родственникам. В этом факте ничего зазорного нет, но откуда Перс заимствовал эти, конечно, пустяковые сведения? Источник легко открыть – это свидетельство Симоновича, о котором приходилось упоминать и о котором скажем ниже несколько слов для характеристики «секретаря» Распутина. Только иностранец, не очень критически разбирающийся в русских источниках, может серьезно сослаться на фантастические, в полном смысле этого слова, воспоминания Симоновича, как на источник, которому можно доверять, – Симонович утверждал, что Рубинштейн, по рекомендации Распутина, сделался «банкиром Императрицы».
Хуже, когда русские исследователи доверчиво относятся к показаниям более чем сомнительным. Ясно, что Манасевич не может быть ни при каких условиях свидетелем по делу Рубинштейна. В Чр. Сл. Ком. он говорил, что для ликвидации дела Рубинштейна на Гороховой было решено найти «своего министра юстиции». Симонович подсказал на это «амплуа» Добровольского – такого человека, который пойдет «на что угодно, лишь бы быть у власти, так как его денежные дела очень запутаны»: «это та самая юстиция, которая нужна». Распутин будто бы упирался и не хотел в юстицию проводить «заурядного мошенника», который при личном свидании произвел на него отрицательное впечатление, но настаивал Рубинштейн, поманивая «большим материальным вознаграждением». Так и случилось при поддержке вел. кн. Михаила Ал., и Семенников без критики повторяет в значительной степени сочиненную Манасевичем басню, снабдив ее комментарием, что смена министра нужна была для ликвидации «компрометирующих Романовых судебных дел». Сам Добровольский, давая отчет перед Чр. Сл. Ком., не отрицал, что перед аудиенцией у Императрицы, у которой он и раньше бывал с детьми, посетил Распутина по настоянию Головиной, – это уже была почти обязательная предварительная стадия прохождения министерского искуса; рассказывал Добровольский и то, что Симонович его посетил в качестве ходатая по делу Рубинштейна и в разговоре ссылался на высокопоставленных лиц, заинтересованных этим делом (сказал даже, что министр рискует тем, что Императрица им будет недовольна). Говорил Симонович и то, что Рубинштейн «обещал чуть ли не полмиллиона за свое освобождение». Министр «выгнал» посредника. Может быть, это было и не совсем так. Но Добровольский категорически заявлял, что при двух свиданиях, которые он имел с Императрицей на протяжении своего министерства, «ни единого слова» не было сказано по делу Рубинштейна.
В конце концов дело о Рубинштейне не было прекращено – скажут: из-за боязни Гос. Думы – это все равно. По существу, дело о Рубинштейне по всей справедливости надлежало прекратить, оно и было прекращено судебной палатой в революционные уже дни. Если бы современники не были загипнотизированы предвзятой идеей, вероятно, запрос об освобождении Рубинштейна, намеченный в заседании бюджетной комиссии Думы 20 января, превратился бы тогда же в запрос о деятельности комиссии ген. Батюшина.
ПРОЦЕСС ШАНТАЖИСТА
С большей экспрессией отнеслась
