стала холодна с ним, чего не было с момента их первой встречи у Камня, и Бэйли ощущал этот холод, как если бы это был зимний мороз, лишающий жизни. Бэйли понимал: его поведение, каким бы безобидным оно ему ни казалось, заставит Хенбейн совершить в ответ какой-нибудь поступок. Бэйли не знал слов «месть» и «кара», однако почувствовал, что возможны ужасные последствия, как чувствует крот, только заглянув в огромные круглые, ничего не выражающие глаза совы, железную хватку ее когтей.
Расплата последовала в тот же день. Бэйли чувствовал, что собираются тучи. Беготня, кого-то хватают, приказы, кто-то приходит, кого-то требуют.
— Она зовет тебя, — объявил гвардеец. В его глазах светилась ненависть к Бэйли.
Он явился. У юной самочки, с которой он подружился, имелась мать. Эта мать сейчас находилась здесь. Обыкновенная кротиха, супруга гвардейца. Родом она была из Бакленда и в свое время доставлена сюда.
Хенбейн тоже была здесь, властная, злобная. Кротиха замерла, она не смела пошевелиться, ее мех слипся, она взмокла от страха.
— Смотри, — приказала Хенбейн Бэйли, когда он вошел. Она торжествовала, она широко усмехалась, а в глазах у нее было то же выражение, что у всех, кто ненавидел Бэйли.
— Пожалуйста, не надо, — взмолился он.
Хенбейн ударом когтей убила кротиху. Это длилось всего один миг, но оттого было еще страшнее. И тут, прежде чем Бэйли смог заговорить, ввели дочь кротихи, самочку, с которой Бэйли недавно познакомился. Она смеялась. Гвардеец, который пришел за ней, сказал, что ее ждет приятный сюрприз...
Ее мать мертва. Когда Бэйли услышал крик, который она испустила, все померкло перед его глазами.
— Кто-то должен был умереть — твоя мать или этот крот из Данктона, — проговорила Хенбейн, — и я подумала, что тебе захочется, чтобы крот, который тебе нравится, остался жив. — Она обращалась к юной самочке, а смотрела на Бэйли.
Малышка была в таком горе, так потрясена, что, казалось, почти перестала дышать. Потом она взглянула на Бэйли, и тот впервые увидел в глазах другого желание, чтобы он, Бэйли, умер. Наблюдая эту жестокую сцену, Хенбейн мурлыкала от удовольствия.
— Пошли вон! — взвизгнула она, и все убрались прочь, вытащив заодно и труп. Все, кроме Бэйли.
— А ты останься! — крикнула Хенбейн.
Тишина. Тяжелое, гнетущее молчание.
— Я должна была так поступить, — повторяла Хенбейн снова и снова. — Мне очень жаль, Бэйли, что я заставила тебя страдать, но твое поведение вынудило меня. Я люблю тебя, но ты не должен оскорблять мою любовь, понимаешь? — Вытирая кровь с когтей, Хенбейн плакала настоящими слезами, и от этого Бэйли тоже зарыдал. — Зачем ты вынудил меня сделать это? — повторяла Хенбейн опять и опять, пока Бэйли не стал просить извинений. К тому времени уже стало темно.
Несколько дней Бэйли почти не спал, его мучили кошмары — какой-то крот, самка, смотрела на него, ненавидя его, отвергая его, и этим кротом была его сестра Старлинг, потерянная для него навсегда. И Бэйли плакал.
— В чем дело, сладенький мой? — шептала Хенбейн в темноте. Они были одни. — Не печалься. — Она шептала разные слова, и тон, которым она их произносила, она переняла у своей страшной матери Чарлок, которая учила ее, как сама Хенбейн сейчас учила Бэйли, а Бэйли плакал, и принимал ее утешения, и мучился, потому что причиной его горя была Хенбейн, и он чувствовал, что ненавидит ее, и все же здесь, рядом, была она, и утешала его она.
— Ненавижу Старлинг, она бросила меня, — бормотал Бэйли, и Хенбейн улыбалась и поддакивала: «Да, да, бросила», обращая недобрые чувства вконец запутавшегося Бэйли на его сестру.
И все же у крота, которого в детстве действительно любили, не может исчезнуть свет любви. А если крот не только был любим, но и рос вблизи Безмолвия Камня, он может услышать это Безмолвие, даже если и не узнает его, потому что жизнь сделала его глухим.
Так и Бэйли.
Однажды, движимый безумным отчаянием, он сумел убежать от гвардейцев-часовых и даже от самого Уида и направился в Бэрроу-Вэйл. Бэйли смутно помнил из детства, будто ему говорили, что, если ему станет очень плохо, пусть он пойдет туда. Хенбейн этого не знала. Никто из них не знал. Это была его тайна. И Бэйли отправился в Бэрроу-Вэйл.
Он припадал к земле, он плакал, и в конце концов, оглушенный темнотой и чувством собственной вины, прошептал одно-единственное слово: «Камень».
Никакого ответа. Вообще ничего. Только дуновение легкого ветерка наверху, на поверхности. Ничего, что облегчило бы его страдания, причину которых ему трудно было понять, что прогнало бы страх перед Хенбейн, любовь к ней, зависимость от нее, все, что заставляло душу Бэйли метаться из стороны в сторону.
В отчаянии он бросился обратно и выскочил на поверхность.
— Крот! Стой!
Бэйли остановился. Он попытался было вернуться под землю, опасаясь, что его увидят и узнают, где он был, но еле различимый в сумерках неизвестный крот обнаружил его.
— Стой!
— Кто это? — испуганно спросил Бэйли.
— Сидим Сликит.
Бэйли стало легче. Сликит никто не доверял, однако Бэйли не испытывал перед ней физического страха, такого, как перед другими.
— Я искал пищу, — солгал он.
— Ты молился Камню,— проговорила она.
— Нет! — почти закричал Бэйли. Потом произнес спокойнее, причем голос его звучал жалобно, а пухлые бока вздымались, он запыхался: — Нет!
Сидим вышла из тени. Посмотрела на Бэйли. В ее взгляде он не увидел ненависти. Вообще ничего особенного.
— Когда кроты Данктона были здесь...
— Что тогда? — прошептал Бэйли.
— Они когда-нибудь говорили о Безмолвии?
Он не осмелился ничего произнести вслух, но кивнул.
— Безмолвие — что это такое? — спросила Сликит. Ее глаза были широко раскрыты, и Бэйли увидел в них знакомые ему чувства — те, что сам ощущал раньше, возможно, и сейчас. Он увидел испуг, сомнения и желание разобраться, в чем же таится правда.
— Не знаю, — ответил Бэйли.
— Ты не помнишь?
— Там кроты в безопасности, туда трудно добраться.
— Где это?
— Возле Камня, — прошептал он.
— Что же это такое? — снова спросила Сликит.
И тут душа Бэйли очнулась от сна, словно Старлинг была здесь и к ней можно было подбежать, словно он опять оказался в безопасности, словно, как когда-то, взбирался вверх по склону к Камню рядом
