– Возможно, ты и прав, – отозвался генерал, – но тебе бы следовало помнить, пират ты этакий, что я никогда не имел чести знать его уважаемую мать.
– Верно, – подтвердил капитан ласково, со слезой в голосе, как бывало обычно, когда он говорил о жене, – она умерла в тысяча восемьсот двадцать третьем, а мы с тобой еще были тогда в ссоре.
– Ах так?! – вскричал генерал. – Ты что же думаешь, мы сейчас помирились?
Капитан улыбнулся.
– Мне кажется, – заметил он, – что, когда два брата обнимаются, как обнялись мы после тридцатитрехлетней разлуки…
– Это ни о чем не говорит, мэтр Пьер. Ах, ты думаешь, я помирюсь с таким бандитом, как ты! Я подаю ему руку – ладно! Я его обнимаю – пускай! Но мой внутренний голос говорит: «Я тебя не прощаю, Санкюлот! Не прощаю я тебя, пират!
Нет тебе прощения, разбойник!»
Капитан с улыбкой наблюдал за братом, потому что знал:
в глубине души тот нежно его любит.
Когда генерал перестал браниться, он продолжал:
– Ба! Да я же на тебя не сержусь за то, что ты воевал против Франции!
– Можно подумать, что Франция была когда-нибудь гражданкой Республикой или господином Брнапартом! Я воевал против тысяча семьсот девяносто третьего года, да, против восемьсот пятого, понятно, браконьер? А вовсе не против Франции!
– Не сердись, брат, – добродушно проговорил капитан. – Я всегда полагал, что это одно и то же.
– Отец всегда так думал и будет думать, – вмешался Петрус, – вы же, дядя, придерживались и будете придерживаться противоположного мнения. Не лучше ли сменить тему?
– Да, пожалуй, – согласился генерал. – Как долго ты почтишь нас своим присутствием?
– Увы, дорогой Куртеней, у меня мало времени.
Сам Пьер Эрбель отказался от имени Куртенеев, но продолжал называть им брата как старшего в семье.
– Как это – мало времени? – в один голос переспросили генерал и Петрус.
– Я рассчитываю отправиться в обратный путь сегодня же, дорогие мои, – отвечал капитан.
– Сегодня, отец?
– Да ты совсем рехнулся, старый пират! – подхватил генерал. – Хочешь уехать, не успев приехать?
– Это будет зависеть от моего разговора с Петрусом, – признался капитан.
– Да, и еще от какой-нибудь охоты с браконьерами департамента Иль-де-Вилен, верно?
– Нет, брат, у меня там остался старый друг, он при смерти…
Он сказал, что ему будет спокойнее, если я закрою ему глаза.
– Может, он тоже тебе являлся, как и Тереза? – скептически, как обычно, заметил генерал.
– Дядюшка!.. – остановил его Петрус.
– Да, я знаю, что мой брат-пират верит в Бога и в привидения. Однако тебе, старому морскому волку, очень повезло, что если Бог и существует, то Он не видел, как ты разбойничал, иначе не было бы тебе спасения ни на этом, ни на том свете.
– Если так, брат, – ласково возразил капитан и покачал головой, – то моему несчастному другу Сюркуфу не повезло, и это лишняя причина, чтобы я к нему возвратился как можно скорее.
– А-а, так вот кто умирает: Сюркуф! – вскричал генерал.
– Увы, да, – подтвердил Пьер Эрбель.
– Одним славным разбойником будет меньше!
Пьер огорченно посмотрел на генерала.
– Что ты на меня так смотришь? – смутившись, спросил тот.
Капитан покачал головой и лишь вздохнул в ответ.
– Нет, ты скажи! – продолжал настаивать генерал. – Я не люблю людей, которые молчат, когда им велено говорить. – О чем ты думаешь? Это секрет?
– Я подумал, что, когда я умру, мой старший брат помянет меня такими же словами.
– Какими? Что я такого сказал?
– Одним славным разбойником меньше…
– Отец! Отец! – прошептал Петрус.
Он повернулся к генералу и продолжал:
– Дядя! Вы недавно меня ругали, и были совершенно правы.
Если теперь поругаю вас я, так уж ли я буду не прав? Отвечайте!
Генерал смущенно кашлянул:, не находя что ответить.
– Неужели твой Сюркуф так плох? Черт подери! Я отлично знаю, что в нем было немало хорошего и что он был храбрец под стать Жану Барту. Только надо было ему посвятить себя какойнибудь другой цели!
– Он служил своему народу, брат! Его целью было счастье Франции!
– Служил народу! Счастье Франции! Произнося слова «народ» и «Франция», санкюлоты считают, что этим все сказано!
Спроси своего сына Петруса, этого господина аристократа, у которого свои ливрейные лакеи и гербы на карете, есть ли во Франции что-нибудь еще, кроме народа.
Петрус покраснел до ушей.
Капитан взглянул на сына ласково и вместе с тем будто вопрошая.
Петрус молчал.
– Он тебе обо всем том расскажет, когда вы останетесь вдвоем и ты, разумеется, опять скажешь, что он прав.
Капитан покачал головой.
– Он мой единственный сын, Куртеней… И мальчик так похож на мать!..
Генерал снова не нашелся что ответить и кашлянул.
Помолчав немного, он все-таки спросил:
– Я хотел узнать, так ли плох твой друг Сюркуф, что ты даже не сможешь поужинать у меня нынче вместе с Петрусом?
– Моему другу очень плохо, – с расстроенным видом подтвердил капитан.
– Тогда другое дело, – поднимаясь, сказал генерал. – Я тебя оставляю с сыном и первый тебе скажу: немало грязного белья вам предстоит перемыть в кругу семьи! Если останешься и захочешь со мной поужинать – добро пожаловать! Если уедешь и я тебя больше не увижу – счастливого пути!
– Боюсь, мы не увидимся, брат, – молвил Пьер Эрбель.
– Тогда обними меня, старый негодяй!
Он распахнул объятия, и достойнейший капитан нежно и вместе с тем почтительно, как и подобает младшему брату, припал к его груди.
Потом, словно боясь поддаться охватившей его нежности, что было бы противно его правилам и, главное, взглядам, генерал вырвался из объятий брата и бросил племяннику:
– Нынче вечером или завтра я увижу вас у себя, не так ли, досточтимый племянник?
Генерал поспешил к лестнице и сбежал вниз с юношеской легкостью, бормоча себе под нос:
– Вот чертов пират! Неужели я так никогда и не смогу сдержать слез при виде этого разбойника!
XXXI.Отец и сын
Едва за генералом захлопнулась дверь, как Пьер Эрбель снова протянул сыну руки. Не разжимая объятий, тот увлек отца к софе, усадил его и сам сел рядом.
