Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 152
Он ошеломлял, этот мемориал. Он кричал обо всем, не пытаясь ничего рассказать. Его автор понимал, что скорбь — неважно, коллективная или индивидуальная — становится гробницей. И как погребенному заживо выбраться из могилы?
Я не представляла как. Но тем не менее проделывала эту работу, проживала день за днем.
В Берлине все стало налаживаться, когда я открыла для себя Пренцлауэр-Берг — реконструированный квартал неподалеку от Митте, место, вдохновлявшее бюргеров девятнадцатого века, ныне модернизированное и довольно примечательное для этого некогда поделенного надвое города. Пренцлауэр-Берг облюбовали для себя молодые семьи, и для меня это было нелегко. Но на доске объявлений в чудесной англоязычной книжной лавке «Сент-Джордж» я прочитала, что сдается однокомнатная квартира-студия, и нанесла туда визит. Квартирка оказалась крохотной, всего пятнадцать квадратных метров жилого пространства, зато располагалась рядом с Кольвитц-плац — лучшее место в районе — и к тому же была со вкусом обставлена простой мебелью из светлого дерева. Хозяин согласился сдать ее мне на три месяца с возможностью продления аренды. Мне даже не пришлось покупать ничего, кроме постельного белья. Я записалась на курсы интенсивного изучения языка в Гёте-институте.[115]По шесть часов в день корпела над умлаутами и дательным падежом — и познакомилась с молчаливым шведом-художником по имени Йоханн. Он получил грант и приехал в Берлин изучать язык и заниматься живописью. К моему немалому удивлению, между нами начался флирт: не слишком серьезный (он рассказал, что дома у него осталась девушка) и, к взаимному удовольствию, не выходящий за определенные рамки. Два-три вечера в неделю мы куда-нибудь ходили вместе. Покупали дешевые билеты в Берлинскую филармонию или Комише-опер. Посещали джазовые клубы с бесплатным входом. Смотрели кино в симпатичном маленьком кинотеатрике на улочке за Хакешер Маркт. А потом проводили ночь в моей раскладной, но при этом двуспальной, кровати.
Поначалу это казалось странным, почти невозможным — вновь приобщиться к этой сфере, называемой физической близостью. Когда Йоханн проявил инициативу, первой моей реакцией было удрать. Но, к счастью, я не выдала себя, и на смену этому намерению пришло другое, куда более простое чувство: я хотела снова заняться сексом.
Йоханн вел себя сдержанно, был нежен и слегка отстранен, что, сказать по правде, меня вполне устраивало. Мне были приятны его объятия и нравилось заниматься с ним любовью. Мы редко говорили о вещах, для нас значимых, тем не менее я услышала рассказы о его авторитарном аристократичном отце, мечтавшем, чтобы сын стал работать в семейной юридической фирме, но тем не менее частично финансировавшем его попытки на поприще абстрактной живописи. На самом деле у парня был талант, и его акварельные этюды в стиле Элсворта Келли показались мне многообещающими. Но, как он сам признавался, в его распоряжении было как раз столько денег, чтобы его развратить, и он предпочел слоняться по барам и кафе и напиваться, вместо того чтобы всерьез заниматься делом и совершенствоваться в науках. Йоханн почти никогда не просил меня рассказать о себе, а когда заметил как-то в самом начале, что я постоянно грущу, я только пожала плечами и сказала:
— У всех у нас свои заботы.
Свои заботы я не желала обсуждать ни с кем.
Точно так же, как старалась держаться подальше от прессы — хватило того, что через неделю после приезда в Берлин я проходила мимо стойки с газетами и увидала на первой странице какого-то дешевого таблоида расплывчатую фотографию Корсена с подписью: Das Monstrum der Rockies![116]Впоследствии я всякий раз отводила глаза, минуя подобные киоски.
Но за интенсивным изучением немецкого и вечерами с Йоханном, с учетом того, что я всегда могла заполнить свободный вечер концертом, фильмом или спектаклем, время в Берлине текло необременительно. Только нужно было обходить стороной детскую площадку на углу Кольвитц-плац. Так же пришлось поступить с одной немецкой семьей, друзьями Йоханна. Когда он объявил, что мы ужинаем в доме, где есть пятилетняя девочка, я взмолилась, чтобы он шел без меня.
— Я тоже не в особом восторге от маленьких детей, — удивился он, — а вообще-то, как хочешь.
Вскоре после этого наша с Йоханном история закончилась — впрочем, наши отношения всегда были просто приятными и удобными для нас обоих, но не более того. Однажды Йоханн сообщил, что через неделю возвращается в Стокгольм. Ютта — состоятельная женщина, с которой он прожил три года, дочь дипломата, — соскучилась по нему. А его отец пообещал купить им квартиру, если сын вернется к давно заброшенному изучению юриспруденции.
— Кажется, я все же стану партнером на фирме, — застенчиво признался он.
— Я уверена, ты будешь там очень счастлив.
— А ты что будешь делать?
— Вернусь в Штаты и поищу применение дательному падежу.
Шутки шутками, но я действительно понимала, что настала пора принимать серьезное решение. Что-то в моей натуре не позволяло мне дольше существовать без цели, без перспектив, без того, чтобы составлять план на каждый день и решать поставленные задачи. Даже изучение немецкого теперь казалось мне топтанием на одном месте. Видимо, жизнь богемы не для меня, не гожусь я в свободные художники. А может, в глубине души мне просто стало страшно и дальше пребывать в неопределенности. Как бы то ни было, я поняла, что доктор Гудчайлд — много месяцев назад в Калгари — была совершенно права: мне ничего иного не оставалось, как вернуться на работу.
Итак, примерно за неделю перед тем, как принять твердое решение вернуться домой («домой» — впервые за годы я мысленно произнесла это слово), я связалась по электронной почте со старой знакомой, Маргарет Нунан из Гарвардского бюро по трудоустройству. Я написала, что из-за «личной трагедии» уже довольно давно оставила мир университетской науки, но теперь почувствовала, как сильно скучаю по той жизни, как хочу стоять перед аудиторией и читать лекции по литературе. Далее я интересовалась, не известно ли ей о какой-либо вакансии преподавателя, которая освободилась бы к осени.
На следующий же день я получила ответ — Нунан писала, что ей известно о моей «личной трагедии» и она выражает мне «безграничное сочувствие» по поводу этой «ужасной утраты», но рада была узнать о моей готовности «вновь вступить в мир».
Вновь вступить в мир? Возможно, но при условии, что все будет иначе. Абсолютно иначе.
Еще она писала, что мне повезло. Знаю ли я Колледж Кольби в Мэне? Это колледж гуманитарных наук, входящий в двадцатку лучших в стране. Чудесная загородная местность, способные студенты. Там как раз освобождается конкурсная должность на два года — одна преподавательница получила завидное предложение и перешла в Корнелл. И хотя в конкурсе помимо меня участвуют еще восемь претендентов, она уверена, что руководство колледжа приятно удивит мой послужной список. Заинтересована ли я? Я сразу ответила, что заинтересована, конечно. Через пять дней мне сообщили, что через неделю надо явиться на собеседование.
Ознакомительная версия. Доступно 31 страниц из 152
