«Любопытная практика — если смотреть со стороны».
Один старик, судя по одежде, был ребе, глава местного религиозного братства и самой общины. Второй, по-видимому, просто набожный человек. Оба так глубоко погрузились в молитву, что не замечали Алехандро.
«Ребе наверняка знает какую-нибудь кормилицу», — подумал он.
И, заговорив, удивился тому, с какой легкостью язык вспомнил иврит.
— Шалом, ребе.
Тот медленно повернулся лицом к нему.
— Шалом, сын мой.
— Могу я задать вопрос? Я путешественник, и мне нужен совет.
— Если я в состоянии…
Однако внезапно его прервал стон второго старика, который как раз повернулся к нему. Нетвердо ступая, тот сделал несколько шагов вперед и остановился, для устойчивости опираясь на деревянные перила и щуря глаза, чтобы в неясном свете лучше разглядеть посетителя. И потом дрожащим, неуверенным голосом прошептал:
— Алехандро?
На миг у Алехандро возникло чувство, что Бог лишил его языка; он не мог произнести ни слова, во рту страшно пересохло. И все же, потрясенный, он сумел каким-то образом выдавить одно-единственное слово:
— Отец?
Старик пошатнулся, и Алехандро метнулся к нему, чтобы поддержать. И потом, все еще с младенцем у груди, дрожащими руками заключил старика в объятия, чувствуя, как по щекам неудержимо текут слезы.
Малыш Гильом Каль безутешно расплакался — как все еврейские сыновья на протяжении столетий, когда они отдают кусочек своей плоти Богу, получая в ответ обещание, что Бог будет помнить их. Мальчик не был кровным сыном Алехандро, и, однако, ребе решил, что этот факт не должен ничему помешать.
— Он же просто ребенок, — сказал этот мудрый человек. — Мы научим его, как быть хорошим евреем.
По окончании короткой церемонии Алехандро отдал Гильома молодой вдове; ей пора уже было отнимать от груди собственного ребенка, но молока все не убывало, так что она вполне могла прокормить и сына Кэт.
Успокаивая малыша, она нежно покачивала его, прижимая к себе. Алехандро отметил, как естественно она держит ребенка — почти как если бы он был ее собственный.
— Кажется, будто он всегда голоден, — сказала женщина, — но, по-моему, ему хватает. Спит он спокойно и подолгу.
«Ах, — подумал Алехандро, — даже в таком нежном возрасте младенец способен различить добрые руки».
Они с симпатичной молодой вдовой улыбнулись друг другу, и тут к ним подошел ребе. Застенчиво взглянув на него, женщина ушла, прижимая Гильома к груди.
— Вам пришло письмо.
Старик достал из рукава пергаментный свиток и протянул его Алехандро.
«Так скоро?»
Алехандро взял свиток, чувствуя, как дрожат руки.
Де Шальяк писал алыми чернилами Элизабет, прекрасным, твердым почерком, тщательно выводя каждый штрих и добавляя росчерки в знак уважения к адресату. Алехандро оставалось лишь надеяться, что новости так же обрадуют его, как сам вид письма. Он взволнованно вздохнул и углубился в чтение.
«Мой дорогой коллега!
От всей души надеюсь, что эти новости застанут вас и вашего внука в безопасности и добром здравии.
Они, под кем я подразумеваю принца Лайонела и леди Элизабет, забрали Кэт к себе, естественно, против ее воли. Она еще не совсем оправилась после родов, но ирландка по-прежнему при ней и очень хорошо делает свое дело. Я трижды виделся с Кэт после вашего отъезда. В первый день она была почти в бреду от страха и страдала лихорадкой — пока я частным порядком не объяснил ей, что вы сбежали.
Юный Чосер очень за вас переживает — хотя я не понимаю почему. По-моему, он чувствует себя в некотором роде соучастником, незаслуженно, как мне кажется. Парень очень близко к сердцу принимает ваше положение и почти заделался моим сообщником. Через него я узнал, что ходят слухи о возвращении Кэт в Англию, хотя когда это произойдет, пока не решено. В отличие от Лайонела и его двора она не заложница дофина и, если Эдуард пожелает, может покинуть Францию. Я не решаюсь даже предположить, какую позицию займет Эдуард Плантагенет в этом вопросе.
Если вы напишете о себе и мальчике, я позабочусь, чтобы она получила это послание — Чосер поклялся помочь мне в этом. Уверен, ваша дочь так же страстно хочет знать, как складывается ваша судьба, как и вы о ней. Ваше письмо, безусловно, ускорит ее выздоровление.
Что касается меня, я молюсь и буду продолжать молиться о том, чтобы вам сопутствовала удача. И всегда буду рад получить от вас весточку. Более того, я страстно желаю этого. Не вычеркивайте меня из своей жизни. Мы еще встретимся, я верю в это.
Ваш верный слуга, Ги де Шальяк»
Алехандро написал ответ, рассказав де Шальяку все, что мог, о своем путешествии и неожиданной радости, которую обрел в конце него. Рассказал о том, как растет мальчик, зная, что эти новости укрепят дух Кэт в тех испытаниях, которые, без сомнения, ей предстоят.
Медленно, но верно Алехандро находил место для себя и своего внука среди евреев Авиньона. Однако Авраам Санчес не торопился открывать свое сердце очаровательному голубоглазому мальчику, которого его сын принес с севера.
— У меня нет собственного сына, отец. Ты должен принять его.
— Ты не знаешь, что Бог уготовил тебе, Алехандро. Здесь много хороших женщин, которые с радостью примут тебя, даже с ребенком-гоем… Вот хотя бы эта, которая кормит грудью мальчика. У нее нет мужа, и она была бы для тебя прекрасной парой.
— Она замечательная женщина. И хорошая мать. Я счел бы за честь стать ее мужем, если бы не…
— Если бы не что?
Алехандро испустил глубокий вздох и рассказал отцу, что уже любил однажды и не способен любить снова.
— При чем тут, спрашивается, любовь? — воскликнул старик. — Хорошая женщина — это хорошая женщина, а ты прекрасный мужчина. Я даже и мечтать не мог, что ты станешь таким. Тебе нужно лишь одно — открыть себя воле Божьей, и, уверен, ты будешь счастлив, как я был счастлив с твоей матерью, да покоится она в мире. Пройдет время, и ты научишься любить женщину — если захочешь. Я разбираюсь в этих вещах, прислушайся к моим словам.
— Я любил одну женщину, отец, и не хочу любить другую.
— Но тогда после тебя не останется ничего, ни наследия, ни сына, чтобы продолжать твое дело и молиться за твою душу.
— Значит, так тому и быть. После меня останется моя работа. Чем не наследие?
— Тогда, горе нам, род Санчесов оборвется. Твоя плоть рассыплется прахом, и в мире не останется плоти от нашей плоти…
— Значит, так тому и быть, — повторил Алехандро. — Если Бог захочет, чтобы плоть Санчесов уцелела в этом мире, он найдет способ сделать это и без нашей помощи.
Эпилог
Две женщины сидели в деревянных креслах-качалках на широкой веранде, окружающей главное здание лагеря «Мейр».
