Книга Кто прав? (роман, повести, рассказы) - Фёдор Фёдорович Тютчев

Но из всех Ваших поступков со мною самым жестоким и обидным с Вашей стороны было не написать мне о том, что Вы призваны из запаса на войну. Неужели Вы так боялись, чтобы я не прилетела в Петроград провожать и оплакивать Вас? Этого я бы не сделала. Я отлично знаю, что Вас было кому провожать... Я знала все, что Вы делали и как жили последний год после моего отъезда, я не мешала Вам, согласитесь с этим, но издали следила за Вами. С моей стороны это не было шпионажем ревнивой жены, как Вы, может быть, думаете, а вызывалось иными чувствами, о которых не стану говорить... не стоит. Итак, я следила за Вами и знала о Вашем увлечении г-жей Плонской, знаю о тех нежных сценах разлуки, которые произошли между вами... Кстати, вы оба были очень неосторожны, и о том, о чем я сейчас пишу, кроме меня, знают многие, возможно, узнает и муж. Насколько я его знаю, он из «неопасных», но все же я опасаюсь возможных для Вас неприятностей и потому искренне желаю, чтобы до него не дошло никаких сплетен. Узнав о Вашем для меня внезапном выезде на войну, я была глубоко потрясена; страх за Вас боролся с чувством глубокой обиды на Вас за то, что, уезжая, Вы не нашли нужным и возможным написать мне несколько слов. Перед лицом возможной каждую минуту смерти примиряются даже с врагами, а разве я Ваш враг? Под впечатлением перечувствованного, я послала Вам свое первое письмо. Вы мне на него не ответили. Возможно, оно не дошло до Вас, если это так, то я отчасти этому и рада... Оно было написано слишком горячо и необдуманно. В нем было слишком много «чувств», которые Вы могли истолковать по-своему, в оскорбительном для меня смысле... Успокоившись немного, я решила больше не писать и не изменила бы своему решению, если бы не произошел невероятный по своей нелепости и жестокости выпад с Вашей стороны против меня. Я говорю о полученном мною от какого-то петроградского присяжного поверенного Монахова, или что-то в этом роде, письме, в котором он предлагает мне от Вашего имени развод и развязно спрашивает об условиях, на которых я бы на этот развод согласилась. Валериан Павлович! неужели Вы, человек, безусловно не злой, стремящийся, по Вашим словам, быть справедливым, избегающий причинять людям огорчения, не понимали всей жестокости, всей оскорбительности Вашего предложения в такую минуту? Объясняю и извиняю только Вашим увлечением, помутившим Ваш рассудок. На письмо Вашего Монахова я даже не сочла нужным отвечать, а Вам ясно, категорически и бесповоротно объявляю — ни на какой развод я не согласна ни под каким видом. Я не считаю себя ни в чем перед Вами виноватой. Я не изменяла Вам даже в помыслах, хотя имела на это полное право, принимая во внимание то, как часто делали это Вы по отношению меня; я не больна никакой болезнью, исключающей счастливое сожительство супругов, я никогда не отказывалась от своих обязанностей жены, матери, хозяйки дома, я самовольно не покидала Вас... Если полтора года тому назад я уехала от Вас, то, как честный человек, ответьте самому себе, по своему ли желанию или уступая Вашим настойчивым требованиям... Вы почти выгнали меня из своей квартиры, объявив о полной невозможности ужиться со мною, по причине моей чудовищной, по Вашему мнению, ревности, но хотела бы я знать, много ли нашлось бы женщин, прибавьте к тому любивших своих мужей, которые не стали бы ревновать при аналогичных условиях... Вся моя вина разве только в том, что я слишком любила Вас, но за это я не могу признать себя заслуживающей очутиться в оскорбительном и двусмысленном положении «разводки»... Но если бы я еще была одинока, то, может быть, видя Ваше настойчивое желание отделаться от меня, я бы в конце концов уступила из самолюбия и дала бы Вам столь «необходимую» Вам свободу, но я не одна. Вы, в Вашем увлечении, очевидно, забыли о нашем ребенке. Если я соглашусь на развод, Женя должен потерять или отца, или мать, это, смотря по тому, кому присудят его отдать. Если он останется при мне, то уже с ранних лет в его душе зароятся тревожные вопросы, почему его отец бросил мать и отрекся от него — своего сына? Он невольно начнет доискиваться причин и волей-неволей принужден будет стать в роль судьи между отцом и матерью. Все это породит излом в его душе, тем более для него тяжелый, чем он по натуре своей будет глубже и вдумчивей. Если же, о чем я без ужаса и подумать не могу, возьмете его Вы — он будет вдвойне, втройне несчастлив... Вы к нему почти равнодушны, а женясь на Плонской (ведь только для женитьбы на ней Вам может быть нужным развод), Вы и совсем перестанете обращать внимание на бедного мальчика, что же касается «ее», то для меня не может быть сомнения, что подле нее нежный и слабый Женя завянет как цветок, пересаженный в сырой склеп подземелья... Хороших мачех нет, если и есть, то как самое редчайшее в мире исключение, но Плонская с ее холодным сердцем и черствым эгоизмом была бы из худших... Недаром твой друг «Мефистофель Миша» прозвал ее еще два года тому назад, на первых же днях знакомства, «католической монахиней»... Сейчас Вы ею увлечены, и все мои слова в Ваших глазах — клевета ревнивой женщины, но я более чем уверена в том разочаровании, которое Вас постигнет... Вот все, что я хотела Вам написать. Ваш адвокат в своем хамском усердии запугать меня выставил угрозу, если я не соглашусь на развод, то буду Вами лишена денежной поддержки. Я уверена, что это он присочинил от себя, но тем не менее, на всякий случай, считаю нужным известить Вас, что ни в какой поддержке я не нуждаюсь. Я имею здесь уроки музыки в четырех домах, дающие мне в месяц двести рублей. Я бы могла иметь уроков вдвое и зарабатывать до трехсот рублей, но так как я живу даром у тети Кати, у которой, как тебе известно, я единственная наследница, ни за стол, ни за квартиру ничего не плачу, то нам с Женей моего заработка девать некуда... Перечла свое письмо... Как трудно написать так, чтобы читающий понял то, что хотелось написать, особенно трудно, когда читающий, впредь это знаешь, и искать-то не будет. пробежит лениво строки письма и равнодушно порвет