меня адова… И я радуюсь любому сотрудничеству, каким бы ничтожным оно ни было…
Геродот остановился — видимо, резонно, предположив, что дальнейшее приближение к Курту, если и не спугнёт его, то насторожит. К тому же, толпа препятствующая проникновению света в кафе, медленно отходила от окон, шурша подошвами, — её движение было едва заметным, но ускользнуть от бдительного ока Уробороса всё-таки не могло, он то и дело поглядывал на стену из людей, надвигающуюся на него, но всё же не выказывал и тени беспокойства.
— Меня зовут Курт, к вашему всеобщему сведению. Это мой здешний псевдоним, так сказать. Я в этом мире с самого его начала… Ну, то есть с начала начал… Без шуток… Ходил, бродил незамеченный и непонятый целую вечность… Пока не пробил мой час. Пришло время выполнить предназначение — объединиться, во всех смыслах этого слова, вот с этим человеком по имени Альфред. На это не уйдет много времени. Мы станем настоящим Уроборосом, после чего исчезнем вместе с вами… При этом вы ничего не почувствуете… Это прекрасно!
— Куда уж прекраснее! — как будто согласился Геродот со словами Курта. — Если смотреть с той стороны, где нас нет. А с другой, где мы есть — жестоко так поступать по отношению к людям, ничем не провинившимся перед вселенной… Наш долг: уговорить вас оставить наш мир в покое… Мы здесь живём, никого не трогаем, никому не вредим! И вам придётся нас выслушать… У вас свой долг, а у нас свой…
— А что скажет Альфред? Чего он там притих и спрятался за вашими спинами? Иди сюда! Разберемся с тобой раз и навсегда!
Я вовсе и не прятался за спинами, а стоял один на открытом месте, и рядом никого не было. Я чувствовал себя, как ни странно, очень даже замечательно, обладание половиной Уробороса придавало мне сил и невиданной до сих пор уверенности в себе, — кажется, при желании я бы мог, как рыбу, поймать солнце, проплывающее по небу, и слепить из него, как из глины, сверкающую фигурку, чтобы подарить её Петре. Она бы не смогла отказываться от такого подарка! Эта половина Уробороса не управляла мной, как и я — ею, но мы существовали, как одно целое, у которого два начала и одно продолжение, мы почти произвольно менялись местами внутри, позволяя себе делать то, что выгодно нам обоим. У меня, например, не было никакого желания приближаться к Курту, но зато хотелось выговориться.
— Ты убил меня везде, где только можно! Ты лишил меня возможности вернуться хоть куда-нибудь… Разве это по-человечески?! — это всё я прокричал, ощущая на губах кислый привкус бешенства.
— Во-первых, я не человек. А во-вторых, что значит убил? Это чистая фантазия. Убивать и умирать позволяется не в таком уж и большом количестве миров… Так что не говори глупостей. Стереть какой-нибудь бракованный вариант вселенной вместе с тобой — не преступление, тем более не убийство. Остаётся бесконечное количество других вариантов, вполне сносных, где нет и не может быть тебя, зато есть всё остальное, в том числе и большинство хороших людей из стертых миров.
— А чем я тебе здесь-то не угодил? Я тут живу тихо и мирно, никого не трогаю, никого не обижаю…
— Да. Но суть-то твоя никуда не исчезла. Загляни внутрь себя, и ты увидишь там беспросветный сгусток тьмы. Он ненасытен. Ему всегда всего мало. Он никогда не напьется, не наестся, не натрахается, не навластвуется, не наживётся, не наубивается и так далее… Сколько бы он всего не подгреб под себя, сколько бы всего не проглотил, ничего этого не хватит, чтобы он успокоился. Дай ему, то есть тебе, волю, и ты проползешь отсюда в какую-нибудь щель и овладеешь всем, до чего сможешь дотянуться. Сам превратишься во всё. Именно поэтому ты — зло, которое надо удушить на корню. И корень находится здесь. Стереть тебя — и на этом ты навсегда закончишься…
— У тебя ничего не получится. Сначала спроси у всех этих людей, хотят ли они закончиться вместе со мной. В конце концов, это решение должно быть не только твоим и моим.
Пока мы с Куртом дискутировали, люди не стояли на месте, они взяли нас в плотное кольцо, даже в несколько колец, встали рядами, прижавшись друг к другу, оставив нам не так уж и много свободного пространства внутри колец. Позади Курта поставили стул — видимо, разговор с ним у людей планировался долгий. И — пошло-поехало! К Курту выстроилась очередь. Первым стоял Геродот, потом его Поперечницы, за ними Микаэла, дальше пристроился парень с рыжим венком на голове, наверное Сорго, влюбленный в неё.
— Так и думал, что тут какая-то засада! — недовольно пробурчал Курт и громко плюхнулся на стул. — Давненько мне ничего подобного никто не устраивал… Прекрасно! Послушаю немного. Но сразу предупреждаю: разжалобить и переубедить меня не получится. На каждый ваш аргумент в пользу этого мира, я приведу сто, обесценивающий его… Всех выслушать не успею, потому что спешу… У нас с Альфредом есть незаконченное дело…
Геродот говорил долго, следом за ним так же долго говорили Гертруда и Аделаида, — складывалось впечатление, что они специально решили заговорить не только Курта до смерти, но и самих себя: в произносимых ими словах не было характерной нотки, свидетельствующей о том, что говорящий горит желанием хоть в чём-то убедить слушателя, — масса наваленных в кучу слов, часто вообще не склеенных хоть каким-то смыслом. Что я, что Курт внимательно вслушивались в них, стараясь понять хоть что-то, но это было довольно проблематично. Наконец, заподозрив что-то неладное, Уроборос во мне всколыхнулся и сделал движение навстречу Курту, что-то ему не понравилось во всей этой ситуации, и он решил вмешаться, пока не поздно, высказаться, и это, скорее всего, закончилось бы полным согласием и слиянием с Куртом, но тут… Что-то коснулось моей руки, — нет, не коснулось, а влилось в неё, как вливается свет в воду, преображая и оживляя её. Задолго до этого вливания я знал, что оно состоится, но не осознавал этого, не верил в это, не понимал. Я знал о нём ещё до своего рождения, но не принимал, потому что не был способен его вместить. Надо было родиться и умереть неизвестно где, как, когда и сколько раз, появиться, исчезнуть и снова появиться, прожить не одну жизнь, а бесчисленное множество, чтобы однажды вдруг почувствовать это блаженное вливание. Что такое вода без света? Это даже не холодный лёд, а подземелье, полное прозрачного мрака, по которому
