class="p1">Тауно приподнял рукой ее подбородок.
— Когда мы вернемся, если нам суждено, — сказал он, — у тебя будет свобода, какая только возможна в этом мире. А если нет — ты обретешь покой.
— Или ад, — устало отозвалась она. — Я отправилась с тобой не ради свободы или покоя. А теперь, Тауно, давай лучше разойдемся, иначе они заподозрят, что мы с тобой заодно.
Как Эйджан, так и Тауно с Кеннином были постоянно заняты поисками затонувшего и утерянного Аверорна. Морским людям всегда было известно, в каком районе моря они находятся, но они знали координаты заветного места лишь с точностью в сотню-другую миль. Поэтому они ныряли в море и расспрашивали проплывающих дельфинов — не с помощью слов, разумеется, ведь у животных нет языка, подобного людскому; но у морских людей были способы получить помощь от существ, которых они считали своими двоюродными родственниками.
И они действительно узнавали нужное направление, с каждым днем все более точное — ведь корабль подплывал все ближе и ближе.
Дельфины предупреждали их об опасностях. Да, это плохое место, говорил первый дельфин, там — логово спрута, ох, держитесь от него подальше... да, верно, спруты, как и другие холоднокровные существа, могут долго прожить без пиши, но этот, наверное, страшно проголодался за целые столетия, когда ему не перепадало ничего, кроме дохлых китов... Он до сих пор там, продолжал второй дельфин, потому что все еще думает, будто это его Аверорн. Он затаился посреди своих затонувших сокровищ, башен и костей тех, кто некогда поклонялся ему... Я слышал, он вырос еще больше, и теперь щупальца его простираются от одного края главной площади до другого... Ладно, ради старой дружбы мы проводим вас туда, говорил третий, но надо подождать, пока луна уменьшится наполовину — в это время он отправляется спать. Но сон его очень чуток... Что, помочь вам?.. Нет, мы помним об очень многих дорогих нам существах...
И вот настал день, когда «Хернинг», наконец, достиг того места в океане, под которым лежал затонувший Аверорн.
7
Дельфины торопливо уплыли прочь. Их увенчанные острыми плавниками серые спины радужно блестели в лучах утреннего солнца. Тауно не сомневался, что они отплывут лишь на минимально безопасное расстояние — их племя отличалось ненасытным любопытством и страстью к сплетням.
Он проложил курс так, чтобы шлюп приплыл на место именно утром, и теперь у них для работы оказался полный светлый день. Паруса спустили, и широкодонный корпус едва пошевеливался — день стоял спокойный, дул легкий ветерок и небо было почти безоблачным. Весело катились маленькие волны, покручивая на гребнях редкую пену.
Глядя через борт, Тауно поразился. Впрочем, он восхищался этим всю жизнь — насколько хрупка и изящна каждая волна, и насколько каждая из них не похожа на другую, да и на саму себя мгновение назад И с какой теплотой солнечный свет разливается по его коже, какой прохладой овевает его соленый воздух! Он ничего не ел с раннего утра — глупо наедаться перед битвой, — и теперь ощущал свой желудок, и это тоже было приятно, как и любое ощущение само по себе.
— Ну, — сказал он, — быстрее начнем — быстрее закончим.
Моряки вытаращили на него глаза. Они уже успели вынести на палубу пики, и теперь сжимали их с такой силой, словно собирались плыть с ними в обнимку. На пяти загорелых, грязных и заросших лицах читался ужас; моряки нервно сглатывали, шевеля кадыками. Ранильд стоял с решительным видом, держа в левой руке взведенный арбалет. Нильс, хотя и бледный, пылал и дрожал от нетерпения. Он был слишком юн, и до него еще не дошло, что молодые тоже могут умереть.
— Беритесь за дело, тюфяки, — презрительно усмехнулся Кеннин. — Пора приниматься за настоящую работу. Что, лебедку покрутить уже кишка тонка?
— Здесь приказываю я, мальчик, — непривычно спокойно произнес Ранильд. — Но ты все же прав. За работу.
Сивард облизнул губы.
— Шкипер, — хрипло выдавил он. — Я... мне... а не лучше ли повернуть обратно?
— Заплыв в такую даль? — усмехнулся Ранильд. — Знай я раньше, что ты баба, смог бы найти тебе другое применение.
— Зачем съеденному человеку золото? Мужики, подумайте! Спрут, может утащить нас в море так же легко, как мы вытаскиваем попавшуюся на крючок камбалу. Мы...
Больше ему говорить не пришлось. Ранильд свалил Сиварда на палубу ударом, раскровянившим тому нос.
— К лебедке, дети портовых шлюх! — взревел капитан. — Или пусть меня сожрет дьявол, если я сам не отправлю вас в пасть к спруту!
Моряки бросились выполнять приказ.
— Храбрости ему не занимать, — заметила Эйджан на языке морского народа.
— Но и подлости тоже, — предупредил ее Тауно. — Никогда не поворачивайся спиной к кому-либо из этой шайки.
— Кроме Нильса и Ингеборг.
— О, разве ты не захотела бы повернуться спиной к нему, а я — к ней? — рассмеялся Кеннин. Он тоже ничуть не боялся, ему не терпелось скорее оказаться в море.
Собрав примитивный подъемник, моряки подняли над палубой то, что готовилось весь долгий путь. В огромный валун был намертво вколочен большой железный стержень, затем выступающую его часть расплющили и заточили в форме зазубренного наконечника копья. По окружности валуна вбили кольца, а к ним привязали огромную сеть. По внешнему краю сети закрепили двенадцать корабельных якорей. Всю эту конструкцию скрутили в огромный сверток и привязали к плоту, правильный размер которого подобрали методом проб и ошибок. Подъемник перенес все сооружение через правый борт, накренив шлюп.
— Пошли, — сказал Тауно.
Сам он не испытывал страха, хотя и сознавал, что этот мир — тот, что сейчас его принимал и который он воспринимал многократно обострившимися от опасности чувствами, — может внезапно перестать для него существовать, и не только в настоящем и будущем, но и в прошлом.
Полукровки сбросили всю одежду, оставив только головные повязки и пояса для кинжалов. У каждого через плечо была переброшена пара гарпунов. На мгновение они остановились у борта. Перед ними сверкало родное море — перед высоким Тауно, гибким Кеннином, белокожей высокогрудой Эйджан.
К ним подошел Нильс. Переплетя свои руки с руками Эйджан, он поцеловал девушку и заплакал, потому что не мог отправиться вместе с ними. А Ингеборг взяла за руки Тауно, не сводя с него глаз. Она причесалась, но на лоб спадала выбившаяся темная
