В тот момент мы думали, что он попросту обезумел. Глупо было углубляться в глухую чащу. Но Генрих, казалось, был совершенно уверен в себе. Неужели в этом и заключается тайна безусловной власти над другими?
Генрих VIII:
Снежная буря догнала нас и обрушилась на наши головы. Конечно, основной удар приняли на себя деревья, но на нашу долю тоже досталось с избытком — вихрь ослеплял, порождая гнетущее чувство неуверенности. Исчезли север, юг, восток и запад, слились воедино небо и земля. Мы попали в плен громадного облака белых бабочек, неистово и беззвучно бьющих ледяными крылышками. Бесстрастно холодная белизна заставила меня замереть, и на мгновение вдруг захотелось, чтобы снежный саван покрыл мое усталое тело. Великое искушение, соблазн прекрасной тихой кончины…
Невольно содрогнувшись, я спешился и сам повел лошадь. Нужно двигаться дальше, иначе ледяная богиня смерти овладеет мной… Шагах в десяти я еще различал смутные тени и очертания и мог лишь надеяться, что мои спутники не потеряли меня из виду и по-прежнему держатся вместе.
— Не разбредайтесь! Следуйте друг за другом! — крикнул я.
Впереди вздыбился какой-то вал — усыпанный скальными обломками склон. Мы уткнулись в преграду, через которую не сможем перебраться. Неужели Господь оставит нас здесь на погибель?
Покрутив головой, я разглядел темное пятно — провал, отверстие или трещину в каменистом грунте. Сумеем ли мы втиснуться туда все вместе? Выставив вперед руку, я с трудом продвигался вперед, нащупывая путь. Острые камни врезались мне в ладони, хотя они настолько закоченели, что я ничего не почувствовал и удивился, увидев на снегу пятна крови. Внезапно рука моя провалилась в пустоту. Ухватившись за выступ, я полностью погрузил во тьму вторую руку. Но так и не нащупал твердой основы, значит, яма могла быть весьма основательной.
Достаточно ли она глубока? Сделав пару шагов по склону, я различил второй край отверстия футах в десяти.
— Пещера! — взревел я. — Пещера!
— Эге-ге-гей! — донесся до меня ответный гул голосов, и покрытые белым туманом фигуры начали медленно приближаться. Опустившись на колени, я неуверенно пополз вдоль стены, решив добраться до заднего свода. Пещерные глубины по-прежнему терялись во мраке, и я, обернувшись, велел остальным следовать за мной.
— Да тут можно встать в полный рост! — крикнул Кромвель, на ощупь продвигаясь вперед и шаря по земле ногами.
Я осторожно поднялся, опасаясь, что ударюсь головой о скальный свод, но этого не произошло. Даже подняв кверху руки, я все равно не достал до потолка. Хотя почувствовал ряд слабых скользящих ударов — а, это летучие мыши!
— Наши новые покои полны фрейлин с шелестящими перепончатыми крыльями, — пошутил я. — Давайте-ка быстрее разводить костер.
Через несколько минут в пещеру притащили кучу дров и охапки листьев и хвороста. Достав кремень и огниво, Уилл высекал искры над замерзшей, не желающей разгораться растопкой. Прошла добрая четверть часа, прежде чем горка листвы любезно задымилась, и еще столько же до того, как от нее воспламенился хворост. В пещере было холоднее, чем снаружи. Должно быть, здесь знобко даже в летнюю жару, пещеры сберегали свою прохладу круглый год, точно скупец золото.
Наконец занялись и большие ветви, и повалил едкий дым. Заходясь от кашля, мы сгрудились вокруг костра. Но от него пока исходило мало тепла. Я начал растирать руки, надеясь вернуть их к жизни. Они были не чувствительнее, чем пара поленьев… и однако истекали кровью.
— Запасемся мужеством! — сказал я. — Худшее уже позади.
— «Держитесь, соратники, трудное начало с Божьей помощью приведет нас к победному концу», — пробормотал Невилл.
Он процитировал мои собственные слова, произнесенные в военном лагере во Франции в дождливую первую ночь 1513 года. Как же он умудрился не забыть их за столько лет? Я был тронут. Но, взглянув на него, заметил на его лице мрачное выражение. Выходит, все, что Невилл запомнил о том стародавнем французском походе, — это холод и уныние. Меня обидело, что собрат по оружию не ценит военные испытания нашей юности.
— Ах, то была славная ночка! — сказал я.
— Когда разверзлись хляби небесные? — усмехнувшись, уточнил Карью. — Злосчастьями та ночь не уступала нынешнему погожему денечку.
— На французскую кампанию нас благословил Господь, — решительно заявил я. — Как бы мне хотелось, чтобы ее славу разделили с нами все наши нынешние спутники.
— Я тогда еще только родился, — заметил Джордж Болейн. — А вот мой отец сопровождал вас.
— И мой, — добавил Уильям Бреретон, сдвинул назад капюшон, и его глаза сверкнули, осветив круглощекое лицо.
— А меня отец зачал ночью в канун отплытия во Францию с рыцарями Томаса Говарда, — сообщил Фрэнсис Уэстон, словно цитируя притчу о библейском чуде.
— Ну уж я-то появился на свет гораздо позже, — вставил Генри Говард, сын знаменитого герцога Норфолка.
Он явно гордился своей юностью, как родовым гербом.
По-медвежьи коренастый Кромвель хранил молчание.
— А где вы были в тысяча пятьсот тринадцатом году, Крам?
— В Италии, ваша милость.
— Изучали искусство? — спросил Джордж Болейн.
— М-да. Изучал искусства, — ответил Кромвель.
Огонь в костре вяло потрескивал, и мы придвинулись поближе к нему. Неужели он так и не разгорится?
— Ему не хватает притока свежего воздуха, — заметил Кромвель. — Нам лучше отступить на почтительное расстояние, словно мы охраняем покой умирающего.
— Будь проклято ваше почтение! — вскричал Бреретон. — Я жутко замерз!
— Прекратите! — бросил Кромвель. — Нытье еще никогда никому не помогло, не растрогает оно и глухонемой костер.
Между тем у меня возникло страстное желание пнуть этот тлеющий ворох и выругаться.
— Кому-то придется собрать еще дров, нам нужно сделать запас на случай необходимости, — заявил я с притворным воодушевлением.
Все как один тупо уставились на вялые язычки пламени, словно их колдовская сила могла сделать людей невидимыми, освободив от любых обязанностей.
— Лорд Рочфорд, — церемонно обратился я к Джорджу Болейну. — Пойдите и принесите, сколько сможете, а когда устанете, вас сменит сэр Уэстон. Потом настанет черед сэра Бреретона. Надо сделать большой запас, ведь топлива должно хватить по крайней мере на ночь.
