Он не спросил, откуда у меня взялись деньги. Он не спросил об этом даже тогда, когда я позвонила ему, чтобы попросить продать мне его квартиру. Сама я не стала ему ни о чем рассказывать, даже когда оплачивала счет, может быть, потому, что до сих пор мы никогда не обсуждали между собой финансовые дела. Вернувшись из Лондона, я пересмотрела принятые нормы поведения в моей семье, особенно после того как несколько дней практически прожила в кабинете нотариуса, точно следуя советам Томаса. Последний, казалось, был очень рад навалившейся куче неотложных дел: он постоянно с кем-то встречался, делал подарки, вызывал неких подставных лиц, чтобы приобрести недвижимое имущество под всякого рода псевдонимами…
Моя судьба, казалось, полностью отвернувшаяся от меня прежде, теперь иначе проявляла себя, чем до поездки в Лондон. Я почувствовала себя настоящей Фернандес де Алькантара, и тогда решила, что Христо будет работать на меня, самой мне работать расхотелось.
Потом я купила такие большие качели, которые только смогла найти, и решила поставить их на газоне перед террасой своего дома. Я сказала себе, что наступил момент возвратить себе сына, теперь у меня было достаточно сил на это.
Была половина десятого вечера страшной мартовской пятницы, холодной и темной, потому что весна никак не могла прийти в город, когда в моем доме без предупреждения нарисовался Сантьяго. Вначале я подумала, что он пришел один, но тут из-за его спины появился Хайме и тихо перешагнул через порог дома. Потом он подбежал ко мне и крепко прижался.
— Кажется, ты лучше понимаешь этого ребенка! — процедил мой бывший муж. — Я сыт им по горло, это невыносимо, я не могу понять, какого черта он так себя ведет… Весь вечер он бился в истерике, говоря, что должен пойти сюда, что должен тебя увидеть, а когда я сказал, что на этих выходных он никуда не пойдет, он ответил, что если я его не отведу, он убежит из дома…
— Все в порядке, Сантьяго. Ему семь лет, — ответила я. Хайме плакал, прижавшись ко мне, он выглядел очень испуганным. — Очень хорошо, он останется у меня, договорились.
Сантьяго сделал пару знакомых мне жестов, выражая негодование, и повернулся на каблуках, не сказав ни слова. Пока он удалялся, я спрашивала себя, откуда у него такой характер, потом закрыла дверь и отвела Хайме в гостиную, усадила его на софу, сама села рядом и позволила ему выплакаться вволю.
— Ты хочешь есть? — спросила я Хайме.
Сын отрицательно покачал головой, но я настаивала, мне показалось, он сильно похудел.
— Хочешь спать? Могу налить тебе молока, и мы поговорим.
— Мама, скажи мне, кто такой Иньиго Монтойя? — спросил наконец Хайме.
— Иньиго Монтойя… — переспросила я, сбитая с толку.
Сын понял мое невежество, бессильно вздохнул, поднялся на ноги, дошел до другой стены гостиной, развернулся и, вытянув вперед сжатую в кулак правую руку, пошел ко мне, повторяя какое-то странное, словно колдовское, заклинание самым громким голосом, который могла издать его глотка.
— Привет! Меня зовут Иньиго Монтойя. Ты убил моего отца. Готовься к смерти.
Потом Хайме сделал шаг вперед и стал проговаривать слова еще громче, а двигаться драматичнее. Если бы я не видела слезы в его глазах, я бы весело рассмеялась.
— Привет! Меня зовут Иньиго Монтойя. Ты убил моего отца. Готовься к смерти.
Хайме подошел ближе, своими криками продолжая сотрясать воздух.
— Привет! Меня зовут Иньиго Монтойя. Ты убил моего отца. Готовься к смерти.
— Принцесса-невеста, — пробормотала я, вспомнив, наконец, откуда эти слова.
— Конечно, — сказал Хайме, вздыхая, словно мои слова сбросили тяжелый груз с его плеч. — По крайней мере, ты вспомнила.
Мы вдвоем смотрели этот фильм по телевизору и плакали, когда шестипалый злодей ранил в руку Иньиго Монтойю своей шпагой, оскорбляя его так подло, как уже делал это однажды, много лет назад, когда оставил шрам на его лице, пролив кровь беззащитного ребенка. Мы оба плакали, страдая из-за беззащитности благородного дворянина, который, похоже, был приговорен судьбой лишь терять. Мы видели, как он, будучи раненым, задыхаясь, смеясь над судьбой, один сумел превратить свою ярость в преимущество и извлечь из боли силы, достаточные для того, чтобы заплатить, наконец, за смерть своего отца. Мы оба хотели быть Иньиго Монтойей, и мы оба побеждали с ним. Потом я выключила телевизор. Это был очень милый фильм, но только фильм, еще одна история в череде прочих, а теперь Хайме хватал меня за руки и плакал, умоляя о непонятном утешении, словно мой ответ мог бы стать для него чудотворным.
— А ведь Иньиго Монтойя — герой, правда, мама? Скажи мне, что да. Ведь он и для тебя герой?
— Конечно, Хайме, — я внимательно посмотрела на сына и вздохнула, потому что никогда не видела его таким расстроенным. — Конечно, герой. Как пират и великан, все три героя фильма.
— Рейна сказала, что нет.
— Какая Рейна?
— Обе. Они говорят, что он не герой, потому что проиграл на дуэли с пиратом Робертсом, и потом он еще проигрывал, когда злодей ему отрезал рукава. Они говорят, что, в конце концов, пират тоже не герой, потому что злодеи убивают его, а друзья воскресили его, а что в жизни никто не может воскрешать, так что там никто не герой… Они говорят, что герои только те, кто выигрывают войны.
— Это неправда, Хайме.
— Я знаю, мама, потому что меня зовут, как героя, который проиграл войну, так? Ты всегда мне говорила это, и я сказал это Рейне, но она не верит…
— Какая Рейна? — спросила я у него, а слезы текли ручьями по моему лицу к губам.
— Обе. Обе говорят, что не может быть героем тот, кто проиграл.
Я обняла его так сильно, что сама испугалась, что могу сделать ему больно, но он не жаловался. Он сидел у меня на коленях, крепко схватившись за мою блузку. Я покачивалась вместе с ним, баюкая, словно он был маленьким ребенком, и мы долго оставались в таком положении, а потом он пришел в себя и поднял голову, чтобы посмотреть мне в глаза, и задал мне вопрос, самый трудный вопрос в моей жизни.
— Скажи мне еще одну вещь, которая для меня еще важнее… Алькантара завоевали Америку?
Я поняла, что он хочет получить ответ немедленно, и почувствовала, как застыли мои губы, онемел язык. Я выдохнула воздух, чтобы потом снова тяжело его вдохнуть. Потом сын вырвался из моих рук и быстро вскочил на ноги, он искал защиты под портретом Родриго, показывая на блестящую шпагу дрожащим пальцем.
— Скажи мне, что да, мама, скажи мне, что да… Так было, правда? И его братья, и его отец, они завоевали Америку. Рейна, сказала, что нет, но это неправда. Так, мама, это правда?
У Магды всегда был отец, у моего дедушки всегда были деньги, у меня всегда был изумруд, а теперь я поняла, что и мои руки не останутся пустыми, потому что мой сын всегда будет моим. Я подошла к нему, взяла его на руки и улыбнулась.
