Земля под бочкой дрожала и дергалась — будто бы какое-то подземное животное, мифическое чудовище, силилось выбраться на поверхность. И это вовсе не показалось фантастическим в сложившихся обстоятельствах, как и чудовищный оглушительный удар, от мощи которого весь воздух вышел У них из легких. Она отпустила его, откинулась на спину, схватилась за окованный железом край бочки, наполовину плавая на поверхности, вздрагивала и билась, выкрикивая: «Да!» — снова и снова, будто бы единственное, чего она боялась, что он вдруг остановится. Он подавил в себе подступающую волну оргазма, он все-таки был джентльмен, и она ощутила это, отчего ее движения сделались еще более безумными. Он стоял, замерший и неподвижный, пока она делала все сама, во всяком случае, пока спина ее не выгнулась дугой, пока она не содрогнулась и не начала сползать вниз, в воду. Это было стоящее зрелище, он мысленно поздравил себя с тем, что ему довелось его увидеть. Он оторвался от нее, и она застонала. Тогда он повернул ее лицом к саду и вошел в нее снизу и сзади. Она далеко не обессилела. Он тяжело задышал, ощущая, как вторая волна страсти охватывает его, и, поскольку все правила были должным образом соблюдены, ничто больше не заставляло его сдерживаться. Вдалеке забили колокола Святого Лоренцо, с неистовством, смысла которого он сейчас не мог понять. И вскоре после того, во всяком случае так показалось, он поглядел поверх головы Ампаро со слипшимися от соленой воды волосами и обнаружил Борса, совсем некстати вывалившегося из задней двери обержа.
К его чести надо сказать, что первым движением Борса было быстро развернуться и исчезнуть, но затем некое высшее чувство долга заставило его развернуться еще раз.
— Бастион Кастилии рухнул! — прокричал он. Затем благоразумно отвернул голову, когда на глаза ему попались те самые баснословные груди. — Турки уже в городе!
— И что ты хочешь, чтобы я с этим сделал? — зарычал Тангейзер.
Борс слабо махнул рукой, мотая головой со все нарастающим отчаянием.
— Мне показалось, тебе стоит об этом знать.
— Спасибо, но, как ты сам видишь, я несколько не одет.
Борс отступил, наполовину закрытый краем бочки. Тангейзер сдержался, чтобы не выразить собственное отчаяние, для которого имелся гораздо более весомый повод, но будь он проклят, если позволит ситуации одержать над собой верх. Он отстранился от Ампаро, и она громко запротестовала, но он подхватил ее под мышки и вынул из бочки. Вода лила с нее ручьями, она стояла, не сознавая ни своей собственной наготы, ни смятения, охватившего город. Тангейзер тоже вылез. Он поднял поношенное зеленое платье и протянул Ампаро, которая взяла его без всякого желания. Сам же Тангейзер одной рукой взял кинжал, штаны и сапоги, другой подтолкнул Ампаро к двери обержа.
— Хорошо бы нам, — произнес он, — прихватить с собой какое-нибудь более приличное оружие.
* * *
К тому времени, когда Тангейзер добрался до места, какие-то полчаса спустя или, может быть, час (при этом и по физическому состоянию, и по настроению он не был способен ни на что — только подремать в объятиях Ампаро), осада вроде бы подходила к ожидаемому завершению. Улицы по дороге к стене были запружены толкающимися беженцами и упавшими ранеными. Ощущение всеобщей паники, которая заставляет людей ставить страх превыше всего остального, потрескивало в воздухе, словно в преддверии какого-нибудь природного катаклизма. Жертвой громадного тоннеля, который вырубили мамелюки в скальной породе и начинили тоннами пороха, стал неуязвимый бастион Кастилии, расположенный в восточной части крепостной стены.
Сейчас бастион представлял собой бесформенную гору, съехавшую в ров за стеной, на вершине которой реяло несколько знамен из яркого шелка со словами суры завоевания и расположился отряд стрелков-янычаров, которые стояли на коленях или лежали, целясь. Взорванный тоннель потянул за собой и широкие участки стены по обеим сторонам от бастиона. Хуже того, вторая, внутренняя, стена тоже получила обширные повреждения, и теперь передовые отряды турок, сметая отчаянное сопротивление, просачивались туда, огибая со всех сторон уничтоженный бастион, как лава огибает выступ скалы. Много отличных христианских рыцарей, без сомнения, было погребено под развалинами при взрыве, но посреди все еще дымящихся булыжников поредевший строй окруженных братьев удерживал турецкий авангард, не давая двинуться дальше; в утреннем свете с их доспехов стекали алые ручейки.
По эту сторону проломленной стены располагалась открытая площадка, клочок земли, который инженеры Ла Валлетта освободили от пары домов, чтобы дать место для ведения огня. Сюда притащили две шестнадцатифунтовые пушки, и, как только их сняли с передка, потеющие канониры сейчас же принялись заряжать дула картечью. С завалов и брустверов, перекрывавших перекрестки, аркебузиры перестреливались с мушкетерами, расположившимися на гребне обвалившегося бастиона, но без особенного успеха. Воздух содрогался от звуков арабской речи, воззваний к пророку и его бороде. Вся эта сцена проходила в тумане от оружейного дыма. Колокола Сан-Лоренцо надрывались, словно могли чем-то помочь. Со своего командного пункта Ла Валлетт, без доспехов, с непокрытой головой, наблюдал за ходом битвы вместе с Оливером Старки и несколькими провансальцами. Несколько отрядов копейщиков неуверенно продвигались через открытую площадку туда, где завязалась рукопашная.
— Матиас!
Тангейзер обнаружил Борса с его дамасским мушкетом за стеной лишившейся крыши лачуги.
— Ты готов к славе, друг, раз уж теперь твои аппетиты удовлетворены?
— Я остался без завтрака, — ответил Тангейзер. — Ты не догадался принести мне какой-нибудь еды?
— Нет, не догадался, хотя твоя порция не пропала. А где девушка?
— Я велел ей отыскать Карлу и держаться поближе к ней, на случай, если потребуется ускорить наш отъезд.
— Поглядим, — сказал Борс. — Вроде бы Мустафа снова поставил форт Святого Михаила на колени. Вон там отряды Пиали. Они подтащили лестницы и веревки к бастиону Франции, но это только для того, чтобы растянуть наши силы. Главный удар приходится сюда.
Борс выстрелил в столпившихся на вершине склона турок, Тангейзер устроился рядом с ним, укрепил свое нарезное ружье на стене и выбрал себе цель. Он увидел, как из дыма, шатаясь, вышел молодой капеллан ордена, он размахивал руками, одежда на нем была изодрана и грязна, словно он только что вылез из-под развалин Кастильского бастиона. Лицо у него было в крови и искажено гримасой абсолютной решимости, какую может породить только крайняя степень страха или состояние религиозного экстаза. В случае с капелланом, должно быть, было задействовано и то и другое, потому что он остановился, пройдя сотню футов — пестрая толпа мусульман была прямо у него за спиной, — и воздел руки к небу, разразившись горькой жалобой, обрывки которой долетали до ушей Тангейзера сквозь общий шум.
— Проиграли! Все мы проиграли! Господь отвернул от нас свой лик! Жатва прошла, лето закончилось, и нет нам спасения! Отступите, молите Христа о прощении!
Подобные слова, произнесенные монахом, стоили целого свежего батальона сипахов Пиали. Моральный дух испанских солдат и ополченцев из крестьян и без того был подорван после того, как их maestro de campo,[105]дон Мельхиор де Робле, был убит выстрелом в голову двенадцатого числа. Ничего удивительного, что передние ряды копейщиков остановились и начали озираться в смущении. Они переглядывались друг с другом, сделавшись глухими к командам, которые ревел старший сержант, и не находили воодушевления во взглядах товарищей. Еще меньше восторга вызывала в них кровавая битва за стену и улюлюкающие толпы, марширующие по трупам их товарищей за стеной. Они дрожали, словно листья на ветру, не решаясь идти дальше.
