И спросил бог перышко на теле двуглавого орла: «Кем ты хочешь быть после смерти?» «Парусом!» – ответило перышко. И стало перышко парусом и поплыло, куда дует ветер…
Ах, какой счастливый конец у этой сказки! Николай Михайлович, Лариса Сергеевна, полчаса назад у вас родился внук, Николенька Ростовцев-Максимов! Вес 3,5 кг, рост 52 см, красотой весь в мамочку! С Наташенькой все в порядке! Ждем вас в гости на наш необитаемый полуостров! Счастливые мы…
На лестничной площадке курит Сталин в мягких домашних тапочках.
– Здравствуйте, товарищ Сталин!
– Здравствуйте, товарищ Максимов.
– Товарищ Сталин, вокруг вас одни враги!
– Знаю, товарищ Максимов, знаю. Берия?
– Берия, товарищ Сталин…
– Хрущев?
– Хрущев, товарищ Сталин…
– Космополиты?
– Космополиты, товарищ Сталин…
– Евреи?
– Они, товарищ Сталин…
– Вот видите, товарищ Максимов, я все знаю, но ничего не могу поделать…
– Как же так, товарищ Сталин?
– Каждый день ко мне обращаются миллионы честных советских граждан, а я ничего не могу поделать. Но вам, товарищ Максимов я помогу советом…
– Каким, товарищ Сталин?
– Дайте вашей жене то, что она просит. Не забывайте о роли кухарки в управлении государством… Да вот она и сама вас зовет!
– Димочка, малыш! Ты почему не спишь? – склоняется над ним в темноте мать, касаясь его молодыми мягкими прядями.
– Мама, мама… – улыбаясь, шепчет он.
– Миленький мой, Димочка, это я, Наташа! – отвечает мать.
– Наташа… – улыбается он.
– Хороший мой, хороший! – гладит его Наташа и целует кровоподтеки на его лице.
– Что мы? Где мы? – спрашивает он, пытаясь приподнять голову.
– Лежи, мой любимый, лежи! Я здесь, я с тобой…
Когда звери убежали, она, корчась от боли и слез, добралась до жениха, села возле него и взвалила его голову и плечи себе на колени. Глядя на его безжизненное лицо и давясь слезами, она тихо скулила:
– Димочка, родненький, не умирай, прошу тебя, не умирай!
Неожиданно он дернулся, открыл глаза и произнес:
– Мама, мама…
– Миленький мой, Димочка, это я, Наташа! – в голос зарыдала она.
– Наташа… – попытался он улыбнуться.
– Хороший мой, родной, любимый Димочка! – заикаясь от рыданий, склонилась она над ним.
– Что мы? Где мы? – спросил он, пытаясь приподнять голову.
– Лежи, Димочка, лежи, мой любимый! Я здесь, я с тобой… – целовала Наташа солоноватые кровоподтеки.
Он замер, затем пошевелился и, напрягая разбитые губы, произнес слабым голосом:
– Наташенька, я не собираюсь умирать, а потому не говори того, о чем потом будешь жалеть…
– Ты мой глупый, любимый дурачок! – улыбалась она сквозь слезы. – Я люблю тебя, Димочка, люблю, люблю, люблю! Я, как дура все ждала, когда полюблю тебя, как Володю, а оказалось, что я давно тебя уже люблю, но не понимала, потому что любила тебя не так, как его, а по-другому, потому что ты и сам другой… – торопилась она, словно боясь, что не успеет ему всего сказать.
– Поцелуй меня… – попросил он, и она, склонившись и окружив его лицо растрепанным каштановым шатром, осторожно и нежно прижалась к его разбитому рту.
Он напрягся, и лицо его перекосилось от боли.
– Очень больно, мой хороший? – скривилось вслед за его лицом ее лицо.
– Все болит… – ослаб он у нее на коленях и вдруг спохватился: – Не сиди на холодной земле! Встань и помоги мне добраться до стены…
Двое пожилых, наблюдавших за ними мужчин, предложили помочь, но она, возбужденно отмахиваясь, закрыла его от них:
– Не трогайте, я сама, я сама!
Гримасничая – он от боли, она от безмерного сострадания – они общими усилиями усадили и привалили его к стене.
– Скорую надо вызвать и милицию, – сурово посоветовал один из мужчин.
– Не надо, ничего не надо… – поморщился он. – Все нормально, спасибо!
Мужчины ушли, качая головами.
– А я об этих уродов все ногти обломала! – стоя перед ним на коленях с залитым слезами и стянутым судорожной улыбкой лицом, показывала она ему руки. – Ничего, отрастут!
Он неуклюже взял ее руки в свои и приложил к разбитым губам.
– Мой милый, хороший, любимый Митенька! – бормотала она.
– Митенька… Меня так мать в детстве звала…
– Теперь я тебя так буду звать! – говорила она, не вытирая слез.
– Голова кружится… Ничего, я сейчас немного посижу, и мы пойдем, – сказал он, подтягивая ноги. – Ну и рожа у меня сейчас, наверное…
– Неправда! Ты у меня самый красивый, самый лучший, самый любимый! Мы сейчас придем, и я буду тебя лечить!
– Календулой… – улыбнулся он, побеспокоив гримасой разбитые губы.
– Не календулой, Димочка, не календулой! Сама залижу, мой хороший, сама, чтобы быстрее зажило!
– Наташенька, я люблю тебя, ты не знаешь как… Мне даже бывает страшно… Я ведь думал, что ты мне изменила…
– Димочка, я дура, я распоследняя дура! Я так тебя ненавидела, так ненавидела! Я в тот день и правда хотела тебе изменить, но не смогла, мой хороший, не смогла, потому что поняла, что люблю тебя!
И заплакав в голос, она уткнулась ему в плечо, повторяя:
– Верь мне, Димочка, верь, я никогда тебе не изменяла, никогда!
– Я знаю, моя родная, знаю, не плачь! – утешал он ее мягким глубоким голосом.
– И еще я боялась, что ты сгоряча наделаешь глупостей! – заикаясь от слез, проговорила она.
– Глупая моя, ну что ты такое говоришь! Ну как бы я без тебя стал жить! Ну не плачь, моя родная, не плачь! – гладил он ее по голове.
Она вдруг вскинула голову и, глядя ему в глаза, отчетливо сказала:
– Я хочу тебе признаться… Я еще никому и никогда в этом не признавалась… Никто не знает, никто…
Размазав тыльной стороной ладони по щекам слезы, она помедлила и, запинаясь, стеснительно произнесла:
– Ведь я до тебя… ни с кем и никогда… не испытывала… оргазм… Даже с Володей… Была, как рыба холодная и бесчувственная…
И дальше, горячо и сбивчиво, торопясь закидать ворохом слов былую принадлежность другим самцам; спеша похоронить и сравнять с землей нагую, отданную другим мужчинам часть своей жизни, так бездумно и бездарно потраченную:
– И только ты меня разбудил, понимаешь, только ты! Я только с тобой узнала, что это такое, понимаешь! Только с тобой поняла, что значит быть настоящей женщиной! А это значит, что ты и есть мой первый мужчина, мой самый первый мужчина в жизни, самый настоящий и самый любимый, только мой, только для меня! Ведь так, ведь правда, Димочка?
