окна и до разговора с Белиндой смотрел во двор. Во дворе шёл строевой смотр. Стразовая Дружина готовилась к походу, и сердце короля, в который уж раз, наполнилось беспокойной тяжестью – мало, мало нас против Дакаска!
– Прекрасно, – высоким голосом сказала Белинда. – Значит, я тоже еду на войну.
Король несколько мгновений печально смотрел на свою избранницу, пока на губах его не заиграла лёгкая улыбка.
– В таком случае, – сказал он, – мы обязательно должны кое-что сделать.
– Что?
Король подошёл к Белинде, которая складывала свои вещи в дорожный сундук.
– Белинда Ба Беньяминас, – сказал он и опустился на правое колено. – Выходи за меня замуж.
Белинда приложила руку к груди. Она была взволнованна.
– Я согласна, – сказала она тихо, потом откашлялась и повторила громко: – Я согласна.
– Обряд бракосочетания проведём через два часа, – сказал король. – А теперь распакуй свой дорожный сундук.
– Зачем? – удивилась Белинда.
– По нашим обычаям жена ждёт мужа, ушедшего на войну, дома, – сказал король и быстро ушёл. Готовиться к свадьбе, надо полагать.
Дождь зарядил с самого утра. Это был не тот весёлый летний дождик, который стремительным домкратом проносится над городом, и после которого остаётся яркое голубое небо и воздух, полный благоуханной свежести. Нет, это был унылый ситничек, который, начавшись, заканчиваться и не подумает, пока не напитает влагой всё, до чего дотянется.
Дождь стекал по капюшону, по плащу, по сапогам и медленно, но верно превращал Светлейшего в мокрого властителя, так что в глубине души властитель Эрнст даже где-то завидовал своему первому министру Хачме Муку, оставшемуся на хозяйстве в Эрнст-столице.
«Ему, небось, за шиворот не каплет, – со злобой подумал Светлейший. – Дождётся он у меня. Всё ему припомню».
Властитель Эрнст сидел на коне, конь плелся по дороге посреди войск корпуса кавалера Амтца, за ним ехала свита, и все вместе они вопреки своему высокому статусу являли собой зрелище весьма унылое. Властитель направил коня на обочину дороги и там остановился, оглядывая проходящие мимо войска.
Войска представляли собой грустное зрелище. Войска на марше вообще редко являют собой образец организованности и энтузиазма. Войска же, марширующие в дождь, способны убить в человеке всякую веру в разумность всего военного. Пехота, по щиколотку увязшая в дорожном чернозёме, уныло плетётся, не соблюдая строя. Кавалерия трусит без обычной своей лихости. Но особо грустно выглядят обозы; скорость их передвижения по дороге катастрофически падает с каждым часом. Колёса телег вязнут по самые ступицы, обозные выбиваются из сил, волы, тянущие телеги, и так по сути своей животные невесёлые, вовсе становятся воплощением стоического уныния.
А ведь в составе войск Дакаска была ещё и Специальная когорта, которая из-за тяжести пушек вообще двигалась с удивительной скоростью – что-то вроде ста шагов в час, и сейчас в сопровождении корпуса кавалера Нимитца тащилась где-то далеко позади.
Войска, проходя мимо своего властителя, салютовали ему традиционным «Светлейшему слава!», но делали это как-то без души. Формально делали.
– Как воевать в такую погоду? – пробормотал в сердцах Светлейший и посмотрел на небо. Небо было полосато-серое. Ну то есть над войсками Дакаска растянувшимися по тракту серела широченная серая полоса, сеявшая на тракт мелким мокрявым дождичком, а по бокам от неё сияло вызывающе голубое небо.
– Эрнст-мага ко мне, живо! – крикнул Светлейший и в сердцах стегнул по крупу своего коня плетью. Конь мрачно покосился на своего сиятельного седока и уныло шагнул вперёд.
Глина Карабасик шагал в Билгейтц.
Поступок сей был результатом воздействия на неискушённую карабасиковскую психику речи магистра, услышанной им на сельской площади. Односельчане Глины, будучи людьми практичными, сразу просчитали последствия этой речи. Не то чтобы они были против – психология вентанского крестьянина лучше всего выражалась фразой «Надо так надо». Поэтому из них получались очень хорошие солдаты, но энтузиазмом по поводу господских инициатив они проникались крайне редко. В общем, после схода мужчины кинули жребий, и каждый пятый пошёл домой собираться на войну. Но были и такие, кому жребий не выпал, а на войну им страсть как хотелось. Так сказать, пассионарии местного разлива. Глина Карабасик, будучи третьим и непутёвым сыном в семье, с детства чувствовал себя несколько ущемлённым в правах. Землю должен был унаследовать старший сын, среднему отец обещал дом, младшему же не светило ничего. Правда, с некоторых пор хозяйский кот стал как-то по особенному на него поглядывать, но Глина прекрасно понимал, что кот и дом, или, скажем, кот и земля – вещи несопоставимые.
Впрочем, не стоит Глину жалеть. Судьба его была типична для третьих, четвёртых, пятых и так далее сыновей. Дорога у них была одна – из отцовского дому и в солдаты, или в город и в ремесленники, но если для второго пути нужны были хоть какие-то способности и рекомендация соответствующей гильдии, то для того, чтобы стать военным, особых талантов, кроме умения исполнять приказы и умирать там, куда командир пошлёт, не требовалось. Зато бережливый солдат имел прекрасную возможность через пятнадцать лет вернуться домой с суммой, достаточной для обзаведения собственным хозяйством. Примеры такие, пусть и весьма немногочисленные, были.
Позади послышался грохот копыт. Глина предусмотрительно сошёл на обочину, оглянулся, и дивное зрелище открылось его взору.
Кавалькада неслась по тракту, вздымая тучи пыли.
Впереди летел верхом на гнедом скакуне Атутин Стразовый, он же Король Отдыхающий, он же Претендент, он же Бывший Король гномов, он же Убийца Дракона, он же Микки с’Пелейн, ученик лекаря и Гость Императора Алхиндэ Бэхаа. За ним следом, отставая на половину лошадиного корпуса, скакал Бухэ Барилдан. Следом летели все остальные, как-то: Попечитель Претендента в Приключении, которое бывает раз в жизни, маг второй руки тридцатой волны Хромой Сом, офицеры Люксенгардтского корпуса и Стразовая дружина.
И солнце сияло над головой Претендента, и воздух был чист и прозрачен, и птицы пели вокруг.
Затем они пронеслись мимо, исчезли в дали, и мир слегка померк.
– Разъездились тут, – сказал белый от пыли Глина Карабасик и чихнул.
И тогда мимо него бодрой трусцой пронеслись три свиньи.
Бат Бэлиг смотрел в окно.
Составители хроник отдают себе отчёт в том, что лица, фигурирующие в хрониках, что-то часто смотрят в окно, но и читатель должен понимать, что лица эти делают это по причинам достаточно уважительным. Вот и Бат Бэлиг такую причину имел – за окном был чужой город, это ли не причина?
Бат Бэлиг считал себя человеком терпеливым и обстоятельным. В каком-то смысле эти качества Бат Бэлига были результатом довольно естественного отбора – люди нетерпеливые и легкомысленные не задерживаются на посту Главного
