с некоторыми… — Борисов уложил подбородок на ладонь, задумался.
— Ты всерьёз всю эту халабуду завёл? — вспыхнул Козлов.
— Сомневался я в нём поначалу здорово, а он мне неожиданно большую помощь оказал с несговорчивыми нэпманами да чиновниками.
— Вот я тебе их и отдаю, покладистых да гладих. Забирай Попкова, Дьяконова и остальных, дорабатывай с ними сам.
— Уже встречался. — Борисов отвёл глаза. — Упёрлись оба козлами! Особенно Попков! Дьяконов, тот вроде помягче, но… про статью 58-ю как услышал, такую ахинею понёс! И ведь рассуждения вёл с экономической подоплёкой, тетрадку с таблицами различными вытащил, там у него и про выгоду, и про уловы, и про прибыль… Ну, сущий Адам Смит[107].
— Раз мягкий, говоришь, вот с него и начни! — бесцеремонно оборвал увлёкшегося приятеля Козлов. — А сломаешь его, Попков тебе уже не понадобится. Дьяконов у него в шестёрках был, поэтому весь расклад про то, как они взятки делили меж собой, от новоявленного Смита и получишь.
— Ну какие шестёрки!.. Скажешь! Это ж тебе не уголовники! У них своя психология и понятия имеются…
— Не мели чепухи!
— Дьяконов заместителем Попкова стал, когда тот на повышение пошёл в Саратов. Долю ему возил, не обманывал ни на копейку!
— Это откуда ж ты такой информацией разжился?
— Есть источник, но легализовать не могу. Не из той цепочки.
— Вот так, значит?.. — Козлов сдержал обуявшую злость. — А делился, значит, Дьяконов с начальником по-братски?
Борисов кивнул, ругая себя, что проболтнул вгорячах лишнего.
— Да, тяжко будет ему сдаваь своего приятеля! — Козлов прищёлкнул языком. — Но раз Дьяконов такой впечатлительный и душевный, на высокой его нравственности и следует сыграть.
— Можно пояснее?
— Женат этот местный граф Честерфилд[108]?
— Женат. Ребёнок малолетний на руках и отец-старик.
— Так это ж прямо находка! — Козлов начал потирать руки от нескрываемого удовольствия.
— Что ещё взбрело тебе в голову?
— Удача! Удача, мой друг, сама тебе в запазуху лезет, а ты ни ухом, ни личиком! — Козлов прямо-таки закружил, забегал вокруг приятеля. — Значит, делаешь так… У Кудлаткина берёшь одиночку. Пусть найдёт такую, чтобы вонь, сырость, крысы… В общем, у него для лиц, особо чувствительных, как твой Дьяконов, имеется ещё одна одиночка рядом — через стенку, только похуже…
— Да уж куда ещё! — подозревая неладное, запротестовал было Борисов.
Но Козлов оборвал его жестом руки:
— И лучше, чтоб была совсем без окошка. Свежий воздух ни к чему. И без света обойдутся. Ну, понимаешь…
— Это если угловую просить…
— Кудлаткин тебе услужит, здешняя Бастилия располагает таким счастьем, — торопился со своей идеей Козлов. — Если у тебя всё получится и Дьяконов сам заговорит, остальные зэки из торговых враз дрогнут, наперегонки с признанием проситься станут.
— Что ты задумал? — Борисову стало не по себе от ужасной догадки. — Что за представление?
— Всё в рамках закона, — схватил его за плечи тот и слегка встряхнул, успокаивая. — Просто в камеру, соседнюю с одиночкой Дьяконова, по твоему указанию Кудлаткин разместит всё семейство этого душевного отца. Дьяконова самого предупреждать и грозить ничем не надо: лучше, если будет сюрпризом. Переборки там сам знаешь какие, ночью тихо, вот он услышит всё, о чём и не догадывался. Пусть помучается ночами детскими воплями да бабьими криками вместо того, чтобы беззаботно храпеть. Уверен, забегает пуще крыс в камере.
— Но послушай!..
— Плохо соображаешь, мой дружок, или притворяешься?
— Но это же бесчеловечно!
— Не вижу ничего смертельного, — ухмыльнулся Козлов. — Не Фрейд ли утверждал в своих заумных рассуждениях о психоанализе, что страдания близких эффективнее действуют на личность, нежели причинение боли ему самому. Пусть всю ночь послушает крики своего дитятки, вопли любимой жены, проклятия старика-отца… Что там у нас ещё по Шекспиру? Пусть испытает муки короля Лира!
— Лира-то приплёл к чему? — Борисов был необычайно бледен. — Считай меня кем пожелаешь, но не пойду я на такое!
— Делай, как велено! — оборвал его невнятные возражения Козлов. — Тебе же морды самому бить не этично?.. Кровь, боль… ручки опасаешься замарать. В тюрьме сказки зэки плетут, что перчатки на допросы надеваешь, значит, не верят, что не бьёшь им носы. Тюрьма — есть тюрьма! Она за тебя сама все вопросы решит и, как ни ерепенься, чистеньким не выпустит. Если той же ночью или утром Дьяконов за тобой не пошлёт конвоира да в ножки с раскаянием не упадёт, значит, я ничего не смыслю в такой серьёзной науке, как тюремная психология! — Козлов захохотал и хлопнул Борисова по спине от избытка чувств. — Если вытерпит до рассвета — с меня выпивка.
— Я не пью, — мрачно отвернулся Борисов.
— После такого запьёшь, — снова захохотал он, и Борисову показалось, сам дьявол, а не Козлов разевает пасть и скалит клыки.
— А что ж тогда ты намерен учинить с Солдатовым? — поинтересовался Борисов, когда советчик несколько успокоился. — Помнится, в прошлый раз полной победы добиться тебе так и не удалось?
— Да, друг мой, ты прав, — поморщился Козлов, — испытал тогда я полную конфузию. Не забуду, пока не сотру позорное пятно со своей биографии…
Козлов откровенно ёрничал и не сожалел, а разжигал в себе скрытую ярость, будоража незажившую досаду, обращая её в ненависть:
— Я тоже меняю стратегию. Поглядим, какое впечатление произведёт сегодня на него новый предвестник будущей смерти, раз крушение поездов его не испугало, — и он, выхватив из кобуры револьвер, резко крутанул барабан с патронами о жёсткую свою ладонь. — Выведу в коридор тюрьмы, отпущу конвоира, и упрётся этот ствол в его жирный затылок. Как думаешь, задрожат его поджилки?
— Ты совсем спятил! — отпрянул Борисов, не сводя глаз с воронёного ствола. — Зачем тебе его смерть?
— Не пугайся, — продолжал зловеще покручивать барабан Козлов. — Убивать я его сам не собираюсь. Но вдруг случится попытка арестованного к побегу? Кликну охрану. Соображаешь?.. Лёгкая ранка, но возможно, и всё!
И он опять захохотал неестественно и страшно, отчего Борисов поёжился.
— Сила ломает силу! — внезапно оборвал хохот Козлов, резким движением бросил оружие в кобуру и ловко прихлопнул кнопкой застёжку, коей лихости от него Борисов совсем не ожидал.
— В тюрьме, мой друг, всё может случиться, будь каждая дверь о десяти замках. — Гримаса исказила и без того некрасивое лицо. — И смерть — не самое страшное. Есть подстава, то есть предательство, для авторитетного зэка это пуще гибели.
Как ни путаны были речи Козлова, Борисов выводы для себя сделал немалые, но счёл лучшим промолчать. С тем они и расстались, озабоченные каждый своим, и вовсе не удивились, что утром следующего дня оба были подняты с постелей людьми начальника «Белого лебедя» по тревожным вызовам.
Козлову было передано на
